добродетелей, канонизирована Святой римской католической церковью. Мировая война приостановила дело Бернадетты Субиру. И лишь по окончании войны, третьего апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года, тело ее было эксгумировано повторно. На этот раз эксгумацию проводили доктор Талон и доктор Конт. В качестве свидетелей при процедуре присутствовали приемник монсиньора Готти монсиньор Шателу, мать-настоятельница Форестье и ее помощница сестра Александрина, а также комиссар полиции, представители муниципалитета и члены церковного суда.
По завершении эксгумации врачи удалились для составления отчета. Их разместили в разных комнатах, чтобы заключения одного ни в коей мере не повлияли на заключения другого.
Тело Бернадетты поместили в новый гроб и перезахоронили в часовне Святого Иосифа. На следующий день епископ пригласил обоих врачей в кабинет матери-настоятельницы, чтобы за чаем обсудить их заключения.
— Должен сказать, что ваши отчеты не только полностью совпадают между собой, но и ничем не отличаются от заключений доктора Журдана и доктора Давида, проводивших первое освидетельствование двадцать второго сентября тысяча девятьсот девятого года, — начал монсиньор Шателу. — За исключением, разумеется, тех незначительных изменений, о которых вы упоминали. Сестра Александрина, не принесете ли вы нам еще немного этого восхитительного печенья?
— Конечно, монсиньор!
— Вы правы, — подтвердил доктор Конт, — тело претерпело совсем незначительные изменения. Мы констатировали появление пятен плесени и солей на кожных покровах.
— Солей кальция, как мы полагаем, — пояснил доктор Талон.
— Возможно, кальций стал выделяться после обмывания, произведенного при первой эксгумации, — продолжал свои размышления господин Конт. — В этот раз, госпожа Форестье, я посоветовал бы воздержаться от проведения подобной процедуры.
— Разумеется, доктор Конт, — настоятельницу несколько смутило замечание врача. — Должно быть, в прошлый раз мы переусердствовали.
— Помню; как мы были обрадованы, — подхватила сестра Александрина, — когда увидели нашу дорогую сестру в таком хорошем состоянии! Подлить вам чаю, доктор?
— Да, будьте любезны, — доктор Талон протянул сестре свою чашку.
— И скелет абсолютно цел, — сообщал свои наблюдения доктор Конт. — В противном случае мы не смогли бы перенести тело на стол. Оно распалось бы у нас в руках.
— И, простите мою неделикатность, обычный в таких случаях трупный запах совершенно отсутствует. — Доктор Талон обвел глазами собравшихся. — Надеюсь, ни в ком процедура не вызвала неприятных ощущений?
Все отрицательно замотали головами.
— Напротив, — с воодушевлением ответила сестра Александрина, — ощущения были исключительно приятные. Позвольте предложить вам птифуры? Сестра Казимир готовит восхитительные птифуры.
— Ее семья совершенно опустилась, — рассказывала игуменья бенедиктинцу. — Они жили, как в хлеву. Все вместе в одной комнатенке.
— Отцу, как я понимаю, не очень везло. Дважды попадал под арест. Один раз за кражу мешка муки, а второй раз за то, что выломал доску из мостовой. Они жили в крайней нищете. Приходилось ли вам слышать, что однажды крестьяне видели, как брат Бернадетты Жан-Мари ел свечной воск в приходской церкви?
— Они сами виноваты, — мрачно ответила настоятельница. — Отсутствие веры, характера, дисциплины. По-своему это были неплохие люди, но совершенно ни на что не годные! Знаете, что делала Мари-Бернарда, когда ей впервые явилась Богородица? Рылась в лавке старьевщика в поисках костей!
— Блаженны нищие… — начал было бенедиктинец, но абатисса оборвала его:
— Ах, не надо!
Восемнадцатого ноября тысяча девятьсот двадцать третьего года Его Святейшество признал подлинность добродетелей Бернадетты Субиру, и вскоре она должна была быть причислена к лику блаженных.
— Отныне мы сможем называть нашу возлюбленную сестру Блаженной Мари-Бернардой, — сообщила мать-настоятельница сестрам и тотчас занялась необходимыми приготовлениями к третьей идентификации тела.
«Монастырь снова прибегает к вашим услугам», — писала она доктору Талону. А в письме к хирургу доктору Конту добавила: «Мы хотим просить вас об извлечении нескольких реликвий для Ватикана, Лурда и, конечно, для Сен-Жильдара и других монастырей ордена».
«Ваше доверие делает мне честь», — отвечал в письме доктор
Конт.
Восемнадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать пятого года епископ, старший викарий, члены церковного суда и монахини монастыря собрались в часовне Святого Иосифа, чтобы присутствовать при эксгумации. Здесь же были представители муниципалитета, комиссар полиции и некто мсье Брюнтон.
Пока каменщики и плотники приносили клятву: «Мы, ныне присутствующие, клянемся добросовестно выполнить возложенное на нас задание в меру наших сил и возможностей!», Брюнтон шепнул комиссару полиции:
— Третья эксгумация! Это не святая, а ванька-встанька какой-то!
— Тише! — недовольно одернул его комиссар, который, в отличие от вольнодумца Брюнтона, не был чужд религиозности. К тому же он не присутствовал на предыдущей эксгумации, поскольку получил назначение лишь накануне, и теперь ему не терпелось собственными глазами увидеть, во что превратилось тело монашки, столько лет пролежавшее в могиле.
— В своем письме вы выражали несогласие с решением комиссии, — продолжал бенедиктинец. — Не могли бы вы пояснить, с чем именно вы не согласны?
Мать Мария выпрямилась в кресле, на губах ее появилась презрительная усмешка.
— Церковные власти заставили Мари-Бернарду принять постриг, потому что не могли оставить ее в миру, не подвергая опасности авторитет церкви. И, надо сказать, опасения их не были необоснованными, учитывая характер и воспитание сестры Бернарды. Как правило, пройдя послушание и приняв постриг в Сен-Жильдаре, сестры милосердия получают направление в один из монастырей ордена. Но Бернадетту пришлось оставить в Сен-Жильдаре. Слухи о явлениях Богородицы сделали из нее местную достопримечательность, балаганную потеху, и куда бы она ни шла, вокруг нее собирались толпы зевак.
— В этом нет ее вины, — возразил монах. — Мари-Бернарда, как говорится, оказалась заложницей собственной славы.
— Славы, в высшей степени незаслуженной! — почти выкрикнула игуменья. — Мари-Бернарда Субиру была обычной монахиней-стряпухой, мсье. Кроме чистки овощей да мытья полов, она ни на что не годилась. Тщеславная, упрямая и хитрая!
— Тем не менее, Господь избрал ее… — начал бенедиктинец, но настоятельница не дала ему договорить:
— Глупости! Да, Мари-Бернарда видела нечто. Но неизвестно, что именно.
— Но епископы поверили ей, — заметил клирик. — Папская курия…
— Я и не отрицаю, что ей поверили, — госпожа Возу продолжала. — Ей многих удалость провести вокруг пальца. Даже сейчас трудно убедить людей в том, как сильно они ошибались. Но, что касается меня, я не верю ни единому ее слову!
— Итак, что вам угодно? — спросил доктор Конт у епископа Неверского, словно потчуя гостей за
