Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)

Пер. А. Карпенко

Терри Доулинг родился в 1947 году в Сиднее. Служил в армии, затем работал учителем средней школы. Потом получил две ученые степени и провел восемь лет, исполняя песни в телешоу для детей «Мистер Сквигл и его друзья». Первый писательский гонорар Доулинг получил в 1982 году. С тех пор он стал одним из наиболее почитаемых в Австралии и известных всему миру писателем, работающим в жанрах научной фантастики, фэнтези и хоррор. Доулинг был редактором изданий «Смертельный огонь — лучшая австралийская фантастика» и «Настоящий Эллисон», а кроме этого, он автор серий «Риносерос», «Синий Тайсон», «Сумеречный берег» и «Горечь», а его небольшие фантастические произведения изданы в различных сборниках. Работы Терри Доулинга появлялись в антологиях «Лучшее из…», а многие его рассказы удостоены литературных наград. Последним из полученных им призов стал французский «Гран- при конкурса утопий» за рассказ «Шизм: таинственное приключение».

На написание рассказа «Стежок» Доулинга вдохновила реальная вышивка в реальной ванной комнате, которую он видел в Канберре.

Скоро Белла наберется храбрости. Скоро она сможет извиниться перед дядюшкой и тетушкой и, считая ступеньку за ступенькой, подняться по старинной фамильной лестнице, затем войти в туалетную комнату и встретиться с мистером Стежком.

Она не может уйти, не повидавшись с ним. Не в этот раз. Сегодня день рождения тетушки Виты — о да, достаточно большой повод приехать, но причиной того, что она снова оказалась в этом доме, был и остается Стежок. Белла всегда старалась увидеть его раз или два в год — просто удостовериться, что он все еще там, плотно прижатый стеклом и запертый в рамочке. Но сегодня должно произойти что-то большее.

— А твой молодой человек не смог приехать? — спросила тетушка Вита, мягко, на случай, если вопрос окажется слишком деликатным.

— Роджер? Нет. Я уже сказала, ему надо работать.

Белла помнила, что сказала об этом. Это было в третьей или четвертой фразе, произнесенной ею после приезда.

— Но он передавал свои наилучшие пожелания. «Да воздастся вам счастьем за человечность» — какая-то цитата, а может, и нет. Но именно так он и сказал.

То есть так он сказал бы, наверное.

— Ему приходится работать каждую вторую субботу.

Грубоватый и сердечный, не более чем обычно. Так всегда приходилось поступать, если дело касалось Роджера. Может быть, было бы лучше, если бы он оказался здесь. Если бы рядом с ней был кто-то, когда она будет делать это. Делать это.

Белла никогда не испытывала такого ужаса. Но в этот раз она должна быть одна. В этот раз она хотела сделать много больше, чем обычно.

— Это фотография твоей мамы всегда была моей самой любимой, — сказала тетушка Вита, возвращаясь к странице старого альбома, который она всегда принималась листать во время визитов Беллы. Возможно, во время любых визитов.

Белла не обратила внимания на упоминание о маме и вместо этого сконцентрировалась на том, что делал дядя Сэл. Он мило улыбнулся им обеим и налил еще кофе. Белла не помнила, чтобы когда-нибудь он вел себя хоть как-то иначе. Казалось, что в какой-то момент он узнал слово «заботливый» и решил до конца дней своих соответствовать этому понятию. Но наверху был мистер Стежок, и такое поведение делало дядю весьма зловещей фигурой — заговорщиком, весело отвлекающим внимание.

«Заботливый привратник», — подумала Белла, а потом вспомнила колдунью из сказки про Гензеля и Гретель. «Колдовать» рифмуется с «вышивать». И она снова в тисках паники, и ее руки судорожно сжимают чашку с кофе, и сердце бешено колотится, и жажда бежать скрутила пальцы ног в туфлях. Если бы только Роджер мог быть здесь. Тогда бы все было по-другому.

Но — одна. Одна. Кое-что лучше делать в одиночку. И сегодня все будет не так, как всегда. Сегодня она должна все изменить.

— Тетушка Вита, а в туалете наверху все еще висит эта вышивка? Та, с двумя датскими детьми на улице?

Бодрый голос.

Непринужденный голос.

Улыбка во время вопроса.

Ничего особенного.

Будто она не поднималась наверх много лет. Будто во время каждого из этих кошмарных визитов она не заставляла себя подниматься наверх и смотреть на нее.

— Ты о чем, дорогая? — сказала тетушка Вита. — Датские дети? Оправдывая свое имя, эта розовощекая шестидесятисемилетняя старушка прошла через все эти годы, почти не меняясь с того момента, когда ее впервые сфотографировали. Улыбочка за улыбочкой, такая она была — тетушка Вита, неизменная колдунья («вышивальщица»!), подруга Гензеля и Гретель. Она никогда не менялась. Но сегодня она была забывчивой. Она упомянула о матери.

«Как будет женский род от слова «заботливый?» — подумала Белла. Потому что вот оно, прямо перед ней, очищено и представлено в лучшем виде. И хотя не в виде льняных пиджаков и медовых пряников, а в виде бархата и плюшевых мишек, но настолько же ощутимое.

— Вышивка? — добавила тетя, как будто еще несколько слов наконец просочились в ее сознание. — Эта старинная вещь! Ну конечно. Она всегда там была.

Момент настал.

— Из всех твоих вышивок крестиком это моя любимая. — Четко и прямо. Если сказать достаточно большую ложь, люди в нее поверят.

— Правда, Бел? Я ее сделала, когда мне было тридцать один. Прямо перед тем, как ты родилась. Ландшафты. Улицы. Когда я думала об этой вышивке, мне казалось, что это датские дети. Я их так много сделала. Некоторые раздарила. — Она осмотрела вставленные в рамочки вышивки, развешанные на стене уютной гостиной. — Тогда я много вышивала.

Белла послушно изобразила восхищение.

Да, конечно. И ты, и дядюшка Сэл так похожи на прилизанных, радостных, заботливых людей на этих вышивках. Людей из множества крошечных крестиков, сложенных в опрятную и ровную мозаику. Четыре стежка с возвратом, чтобы вышел действительно хороший крестик. Четыре, чтобы родился каждый черный крестик мистера Стежка. Да! Такого же маленького и тонкого, как Вита и Сэл. Добренькая льстивая обуза. Бесповоротная заботливость.

Хотя, если честно, была одна картинка, которая Белле нравилась, — дорога, ведущая из открытой двери к закату, со словами на дорожке, которые были ярко видны в лучах света:

На запад, домой
С песней живой,
В глаза пусть бьет свет,
Печалей — нет.
Со смехом любви
Войдешь ты туда,
В сердце моем
Он навсегда.