В конце концов прием начал ослабевать. Бренна первая заметила отсутствие в эфире диктора с пронзительным голосом. Может, этот канал прекратил вещание? Один сигнал оборвался буквально на полуслове, и Бренна подумала, уж не пострадал ли спутник. Сколько времени нужно, чтобы запустить другой?.. Другие сигналы слабели один за другим. Что это было — потеря мощности, опасение стать мишенью, помехи?
Вождь клана Медведя нажал на выключатель, заглушив невнятно бормотавшую машину. Тишина окутала маленькую группу людей, сковав их, словно некая физическая сила. Даже Линг А-Ттавитт перестала рыдать.
На какое-то мгновение у Бренны возникло желание возмутиться действиями вождя, но лишь на мгновение. Потом она почувствовала тишину… и чье-то присутствие. Ей захотелось узнать, могут ли хопи, как она сама, слышать, о чем говорят камни.
Люди ждали еще некоторое время, но ночь больше не принесла никаких новостей; в конце концов вожди кланов начали один за другим покидать здание, поддерживая на ходу самых старых. Бренна подождала, пока большинство уйдет, и помогла встать А-Ттавитт. Вздохнув, она повернулась к Дэвиду, пытаясь придумать, что сказать, но чьи-то мягкие пальцы невидимо прикоснулись к ее губам. Из всех старейшин остался только Памоси.
Дэвид подошел ближе и взял Линг А-Ттавитт за руку. Вдвоем они повели женщину к выходу. У них за спиной Памоси поднял руку, закрывая дверь.
Пламя взметнулось выше, лизнуло потолок, закрутилось дымком — и сникло, словно увидев, что Бренна очнулась. Порыв холодного ветра ткнулся ей в ноги. Она со вздохом откинула назад серебряные волосы, одернула рукава теплого шерстяного платья, натягивая их на свои обветренные морщинистые руки. В этот раз она видела поход Койотов-Ласточек в Сикиатки, легендарный дом клана Койота. Она взглянула на выход; свет снаружи померк. Было уже поздно, она устала…
— Бабуля! — Чистый голос отразился эхом от стен камеры, и огонь выбросил языки в ответ.
Улыбнувшись, Бренна крикнула:
— Кто там? Входи!
Юноша неохотно скользнул в коридор, едва различимый за ярким пламенем. «Это Човиохойа, бабуля. Вождь-отец приготовил ужин и просит, чтобы ты попрощалась с духами до завтра. Помнишь, сегодня ночь спутника». — Мальчик начал было пятиться обратно.
— Молодой Олень! — тихо произнесла она на родном языке, и он остановился; он был один из немногих, кто выучил его, и не посмеет обманывать, говоря на нем. — Тебе не нравится моя пещера?
— Что ты, бабуля, конечно нравится.
— Тогда почему так быстро уходишь? Боишься ее?
— Я ничего не боюсь! — гордо сказала он, делая шаг к костру.
— Даже того, что небо упадет? И храбрейшие воины боятся гнева богов. Я думаю, ты боишься не пещеры, а того, что в тебе. — Молчание. Бренна усилием воли удерживала на лице улыбку: — Я помогу тебе заглянуть туда, молодой человек. Ты можешь многое узнать, слушая Великого Духа, чтобы потом вернуться к свету дня. — Мальчик медленно вошел в первую камеру, разглядывая бабушку без малейших признаков страха. У него было лицо Дэвида, а от ее отца он унаследовал широкие плечи и длинные ноги. Вытянулся, словно кукурузный стебель… — Сядь рядом со мной.
Дэвид будет беспокоиться о них. Но в конце концов он поймет и обрадуется.
— Чему ты можешь научить меня, бабуля? — спросил юноша, понизив голос.
— Что тебе надо узнать прежде всего? Ты рожден от трех великих наследий, Човиохойа. Что ты сам хочешь узнать?
— Расскажи мне о начале, когда дух-хранитель Масау дал священные таблички нашему народу. И о белых воинах, которые не боялись ничего, только того, что небо упадет.
— Все это в прошлом, дитя, — мягко сказала она. — Ибо я видела, как небо падает, и больше не боюсь этого. — Бренна прочистила горло.
Это один из тех рассказов, который начинался, как сон, сон о худом человеке с впалыми щеками, который скалывал петроглифы со стены. Символы располагались вертикальными рядами, словно это был некий язык, и меня охватила горечь утраты.
Истории, связанные с мифами, всегда заставляют меня думать о Роджере, поэтому неудивительно, что однажды я показала ему одно из ранних воплощений этой идеи. Он посоветовал обрезать несколько сюжетных линий и персонажей и сказал, чтобы я не бросала его. И вот, подобно одному из персонажей Желязны, я бросаю этот рассказ, словно драгоценный камень в темноту, и надеюсь, что он засияет всеми красками жизни.
Джейн М. Линдсколд
КИ’РИН И СИНЕ-БЕЛЫЙ ТИГР
«После победы» — это относительная концепция. Иной раз знание того, что конец все-таки настанет, создает особое ощущение вечности.
Они встречаются раз в сто лет. Он выходит из моря, отряхивая белую пену и соленую воду. Сначала появляются его ужасная голова и мощные челюсти, отягощенные огромными белыми клыками, затем над водой вздымаются лоснящиеся полосатые бока и светящиеся радугой когти.
Она спускается с неба, закутанная в грозовые облака и нити дождя, рассеивая туман своим витым рогом. Ее голова похожа на голову дракона и лошади одновременно, серебристо-опаловая шкура — не шелковистый мех и не переливчатая чешуя, но непостижимым образом и то и другое одновременно.
Изящные лощеные копыта выбивают в скалах звенящую мелодию, и вот она опускается перед ним, тем, с чьей шкуры льют потоки воды, способные напитать реки.
Они стоят друг перед другом, морское создание и небесное создание, и, словно по команде, кланяются друг другу в знак взаимного уважения. Витой рог ки’рин оставляет на песке след в виде полумесяца. Вьющиеся усы сине-белого тигра перечеркивают полумесяц десятками глубоких борозд, скорее завершая узор, нежели стирая его.
— Идем со мной бегать по полянам на дне морском, — говорит сине-белый тигр.
— Идем со мной играть на облачных холмах, залитых луной, — отвечает ки’рин.
— Подождите! — Третий голос пронзителен, он срывается и дрожит от страха. — Подождите, благородные ками, я молю вас о благе!
Они устремляют на говорящего свои яркие немигающие глаза, единственное, что есть у них похожего, хотя глаза тигра голубые, а глаза ки’рин жемчужные.
Женщина, которая посмела помешать им, простерлась ниц перед взглядом их глаз. Она молода, почти дитя. Ее блестящие черные волосы распущены, как у девушки, но она уже женщина и мать, и ее дитя протестующе размахивает крошечными кулачками в переносной колыбельке у нее за спиной. Его слабое хныканье придает ей мужества, и она поднимается, моляще складывая руки перед собой, хотя глаза ее все еще опущены.
Ки’рин и сине-белый тигр терпеливо ждут, поскольку, хотя для встреч у них есть только этот день раз в сто лет, но каждого из них ждет впереди вечность, и в этом — разница.
Голос женщины все еще дрожит, когда она обращается к теням, которые восходящее солнце отбрасывает перед ки’рин и сине-белым тигром.
— Мой ребенок болен изнурительной болезнью, которая превращает в воду его кишки, а мое молоко — в сыворотку в его животе, а все, что он не выплевывает, делает его лишь еще более слабым.
Ее слова остаются без ответа, но однорогая тень ки’рин поворачивается, и большая голова сине-
