авторитет в глазах нового человека, чтобы девчонка забыла думать, что у него в хозяйстве допускается партизанщина.
Матвей подошел веселый, потный, со сверкающими глазами. И улыбка у него была добрая, доверчивая.
— Это ты сообразил? — спросил Иван Саввич ласково.
— Почему я? В других колхозах не первый год грузовики лен колотят. Давно известно.
— Гляди, какой ты у нас ученый! — удивился Иван Саввич. — Прямо впору бригадиром тебя становить.
— Я говорил — не надо, а он все одно… — торопливо вставил Тятюшкин.
Между тем подошли женщины, прислушиваясь к разговору, украдкой разглядывали Тоню.
— Да что вы, Иван Саввич, — сказал Матвей. — Или не понимаете? Машины не хуже обмолотят, чем мы своими колотушками.
— Как же они обмолотят?
— Скатами головки передавят — и точка.
— Скатами? Вот глядите, товарищ Глечикова. Грузовики, значит, будут молотить, а я ему трудодни писать. Ловко?
Тоня промолчала. Ей было не совсем ясно, что происходит.
— А где ты грузовики возьмешь? — обратился Иван Саввич к Матвею.
— А чего мне их брать? Они сами поедут. С «Нового пути» ездят, хлеб сдают.
— С «Нового пути»? Так. Вот глядите, а я не догадался. Председатель, а не сообразил. Может, председателя на мыло пора?
Все молчали. Только Тятюшкин пробормотал:
— Десяток бы машин, и все в порядке.
— И правда, десяток машин, — сказал Иван Саввич печальным голосом. — Ловко! А я-то и не сообразил. А где вы возьмете десяток машин? — крикнул он вдруг так, что Тоня вздрогнула и оступилась. — А если «Новый путь» кончил хлеб возить? Если они еще вчерась рассчитались с государством? Где вы возьмете десять машин?
Лицо Матвея вытянулось. Если Иван Саввич говорит правду, то дело плохо. Отсюда на станцию ходят только грузовики «Нового пути», а случайную машину можно целый день прождать и не дождаться.
Женщины заговорили все разом.
— Верно, «Новый путь» возить кончил? — спросила Зефирова.
— А что я тебе, врать буду? — сказал Иван Саввич. — Вчера Игнатьев говорил.
— Тогда нам тут дожидать нечего. По этой шоссе одни русаки бегают.
— Что же делать?
— Погоди, зоотехника спросим, — сказал Иван Саввич. — Она человек свежий. Как вы считаете, кто виноват?
— Я считаю, — сказала Тоня несмело, — виноват бригадир. Бригадир отвечает за расстановку.
Тоня встретила неодобрительный взгляд Ивана Саввича и поняла, что он недоволен ее ответом.
— Я еще не кончила, — сказала она. — Еще виноват этот товарищ. — Она показала на Матвея и вопросительно посмотрела на Ивана Саввича.
— Слышишь, Морозов, что говорят? — оживился председатель. — Ты инициативу проявлял — ты и расплачивайся со своих доходов. Вот она где у меня, ваша инициатива, — и он похлопал себя по шее. — Ровно без вас не соображаем, как лучше.
— Машина! — воскликнул Матвей.
Вдали, под солнцем, поблескивало ветровое стекло.
— Легковушка, — определил Тятюшкин. Действительно, это была легковушка, к тому же городская, заплутавшаяся, видимо, на лесных проселках. Заметив настланный на дороге лен, шофер испугался и, несмотря на то что ему кричали, махали руками и шапками, перевалил через канаву, и машина, дрыгая колесами, покатила прямиком по пашне.
— Пошли, бабы, — сказала Зефирова.
— Пойдем и мы, Антонина Андреевна, — сказал Иван Саввич.
Тоня недоуменно взглянула на него.
— Пойдем, пойдем, — повторил Иван Саввич. — Сами натворили делов — сами пускай и разбираются.
И они отправились обратно прежним порядком: Иван Саввич — впереди, Тоня — сзади.
Дойдя до борка, она оглянулась. На дороге никого, кроме Матвея, не осталось. Матвей стоял неподвижно, освещенный со спины солнцем, и смотрел, вытянув шею, в сторону «Нового пути», — вероятно, надеялся все-таки дождаться машины.
Иван Саввич молчал всю дорогу. По пути ненадолго заглянули на ригу, вернулись в деревню, пошли по другой стороне, и председатель снова стал объяснять, где кто живет и кто чем прославился.
Вот в крайней избе проживает «фермач» Неделин — заведующий фермой. Изба у него такая же, как и у других, ничего в ней нет примечательного. Только оконные рамы затянуты от мух марлей, да на крыльце стоят разные пузырьки: треугольный — из-под уксусной эссенции, и плоский — из-под духов. Кто знает, зачем ему понадобились пузырьки.
Рядом — изба колхозного шофера. В «Волне» всего одна полуторка, и специального гаража для нее нет. Полуторка стоит в хлеву, вместе с коровой. Буренка подружилась с машиной, трется о борта, лижет шины. А пастухи смеются, говорят: «Шальная корова: как увидит на дороге машину, так и припускается за ней, ровно собачонка». Дальше — изба Уткина, того самого, которого продергивали в газете. Кроме трудодней, Уткин зарабатывает и на дому: щиплет дранку для крыш и выручает на этом деле не меньше тридцати рублей за тысячу. Уткин скрывает свое ремесло и маскирует соломой сваленные во дворе еловые чураки-заготовки. Но всем известно, что в сенях у него оборудован специальный станок — «весло», и по вечерам сквозь наглухо закрытые двери слышен глухой шум: вся семья Уткиных гонит дранку.
За Уткиным, в маленькой холодной избушке, обитают инкубаторные цыплята — сто сорок штук. Тоня посмотрела в окошко и увидела: все цыплята сгрудились возле закрытой входной двери, стоят, нахохлившись, дожидаются, когда старуха Уткина принесет простоквашу. Двое лежат в углу — сдохли.
Следом за цыплятником стоят две нарядные избы. В той, что поближе, живет плугарь Витька с родителями, а в той, что подальше, — местный художник и заведующий клубом Леня.
У Ленькиной избы на щипце два окошка-близнеца и маленький резной, словно кукольный, балкончик. А у соседей окошко на щипце хотя и одно, зато круглое, и перед ним тоже балкончик. Окна обеих изб окружены богатыми и затейливыми, крашенными в три краски наличниками. Сверху наличники высокие, как кокошники, снизу широкие, резные, фартучками. У Леньки на нижних наличниках вырезаны крестовые тузы, а у Витьки зато — винновые. Видно, что давно пошло у соседей состязание — чья изба краше, и ни Ленькины, ни Витькины родители не упускают случая при поездке полуторки в город тайком друг от друга заказать шоферу охры или «слоновой кости».
В некотором отдалении от этих изб виднеется пятистенок Ивана Саввича. Дом крепкий, стены сложены из красноватых смолевых комлей, на окнах стоят дочерна красные герани.
Дальше начинается центр. Друг за другом стоят кладовка, сельпо, клуб, а еще через две избы, почти напротив бывшей церкви, известное уже нам правление.
К фасаду сельпо пристроена высокая крытая площадка, чтобы удобней выгружать с грузовика товар. Широкое окно на ночь затворяется глухим щитом. Днем щит прислонен к стене, а в окно видно выставленные товары: пакеты с каустиком, черное штапельное платье с белыми цветами, издали похожими на черепа, и две бутылки, в которые насыпана известка, изображающая, очевидно, молоко. Лежат за окном и книги, с выгнутыми солнцем обложками, но что это за книги, разобрать невозможно, потому что обложки покрыты пылью и дохлыми мухами.
Клуб представляет собой обычную запущенную избу. О том, что здесь общественное место, можно понять только потому, что за окнами не видно ни занавесок, ни цветов, да еще потому, что на князьке полощется вылинявший добела флажок. Возле клуба растет старая липа, высокая, с раскидистыми ветвями; ствол ее так широк, что на него прибивают афиши.
Молодежь не любит ходить в клуб. Там голо и неуютно. В свободное время обыкновенно собираются у
