Череп Шерлока Холмса

экономка после их ухода вымыла пол… К нашему приезду, Ватсон, о следах не могло быть и речи! На это убийца и рассчитывал.

Холмс встал и, подойдя к камину, пошевелил дрова, чтобы предоставить огню больше пищи. Пламя весело взметнулось вверх, и я протянул ноги к теплу.

— Завтра в опере дают «Аиду», — сказал я, переворачивая страницу «Таймс». — Не хотите ли, Холмс, составить мне компанию?

— Пожалуй, — согласился Холмс. — В финале этой оперы есть любопытная загадка. Героев замуровывают в склепе, и я каждый раз думаю: нет ли выхода и из этой запертой комнаты…

Даниэль Клугер, Александр Рыбалка Череп Шерлока Холмса (детективная повесть)

«После суда над шайкой Мориарти остались на свободе два самых опасных ее члена, оба — мои смертельные враги. Поэтому я два года пропутешествовал по Тибету, посетил из любопытства Лхасу и провел несколько дней у далай-ламы. Вы, вероятно, читали о нашумевших исследованиях норвежца Сигерсона, но, разумеется, вам и в голову не приходило, что то была весточка от вашего друга».

Артур Конан Дойл. «Пустой дом».

Глава 1 Жертва прогресса

Лондонская осень 1916 года вполне соответствовала настроению, в котором пребывали мы с Холмсом, а еще в большей степени — тому неустойчивому положению дел, которому мир был обязан выстрелу, прозвучавшему два года назад в Сараево и вызвавшему самую кровавую войну во всей истории человечества. Периоды прекрасной погоды — наши американские кузены называют это «индейским летом» — сменялись проливными дождями и таким туманом, что опасно было удаляться от двери нашего дома на Бейкер-стрит более чем на десять ярдов: можно было заблудиться в густом, как гороховый суп, тумане и уже никогда не попасть домой. Впрочем, у нас с Холмсом крайне редко появлялась необходимость покидать дом. Большую часть времени мы проводили на Бейкер-стрит, я — за чтением газет или книг, мой друг — за многократным просматриванием своей картотеки.

Так было и в тот вечер, 5 сентября, когда началась эта удивительная история. За окном клубился туман, делая сумерки густыми и почти осязаемыми. Я сидел у камина с пачкой газет на коленях. Шерлок Холмс, только что убравший ящички со своей картотекой на место, стоял у окна, задумчиво раскуривая трубку. Неожиданно, бросив на меня короткий взгляд, он сказал:

— Вы совершенно правы, Ватсон, не стоит в очередной раз атаковать военное ведомство. Результат будет прежним.

— Боюсь, что так… — я тяжело вздохнул и лишь через мгновение сообразил, что за все время не произносил ни слова. — Черт возьми, Холмс, как вы угадали?

Мой друг пожал плечами.

— Вы меня удивляете, Ватсон. Вот уже несколько часов кряду вы перечитываете газеты за последнюю неделю, причем только первые полосы. Иными словами, вас — и это вполне естественно — интересуют сводки с театра военных действий. Ваши мысли заняты чудовищной бойней, разворачивающейся на континенте. Только что вы перечитали список погибших, помещенный на первой странице сегодняшней «Таймс». После этого погрузились в глубокую задумчивость. Затем ваш взгляд упал на лежащий на столе чистый лист бумаги. Лицо ваше прояснилось, из чего я сделал вывод, что вы приняли решение. Но сразу после этого вы машинально коснулись своей старой раны, полученной в Афганистане, и вновь помрачнели. Сопоставляя это с тем фактом, что вы уже дважды обращались в военное ведомство с просьбой призвать вас на военную службу и оба раза получили вежливый отказ, мотивированный ранением и возрастом, я пришел к тому же выводу, что и вы сами: не стоит зря переводить чернила, — все это Холмс произнес нарочито бесстрастным тоном. — Похоже, дорогой Ватсон, ваши способности не представляют интереса для военных.

— Ваши, похоже, тоже, — заметил я, слегка уязвленный последними словами.

— Увы, это так. Я проклинаю войну не только за те страдания, которые она приносит миллионам людей, но и за то, что это чудовищное по масштабам преступление заслонило собой все прочие и, по сути, оставило меня без работы! Складывается впечатление, что криминальный мир сам ужаснулся той крови, которую ежедневно проливает мир так называемых цивилизованных людей, — Холмс отвернулся к окну. — На самом-то деле все обстоит иначе. И преступления совершаются, возможно, не реже, чем прежде. Просто они никого не интересуют — все эти малые трагедии на фоне великой катастрофы.

В глубине души я был вполне согласен с моим другом, хотя некоторый цинизм его слов меня покоробил.

— Не кажется ли вам, что, столкнувшись с таким количеством смертей, со страданиями миллионов, люди постараются найти новый путь? — спросил я.

— Не кажется, — ответил Холмс. — Человечество нисколько не изменится. Мало того: привыкнув к зрелищу тысяч трупов, люди, не моргнув глазом, примут и миллионы. Нет, друг мой, если что действительно изменится, так это, скорее всего, масштабы преступлений и техническая вооруженность преступников. Обилие изобретений, которые появились в последнее время и которым дала мощный толчок война, непременно окажется взятым на вооружение преступным миром.

— И ваша задача многократно усложнится, — заметил я.

Холмс резко обернулся.

— Усложнится? — удивленно переспросил он. — Многократно? Бог с вами, Ватсон, с чего вы взяли? Во-первых, вместе с ростом технической вооруженности преступников растет и мой технический арсенал. А во-вторых, суть преступлений неизменна, мотивы — да и методы — прежние. Меняются только орудия преступления — та внешняя сторона, которая никогда не заслонит от взора сыщика внутреннюю суть дела… — он прервал сам себя и произнес огорченным тоном: — Боже мой, Ватсон, неужели отвлеченные философствования — это все, что отныне нам осталось?

Я не нашелся, что ответить, и вновь обратился к газете. Правда, на сей раз, памятуя о замечании Холмса, перелистал первые страницы и углубился в сообщения о происшествиях, помещенные на последней полосе.

Мое внимание привлекла маленькая заметка под заголовком: «Смерть на рельсах». Я не мог удержаться и прочел ее вслух: «Сегодня утром на улице Тотенхейм Корт-роуд в результате несчастного случая погиб эмигрант Грегори Раковски. Мистер Раковски переходил улицу в ту самую минуту, когда на Тотенхейм Корт-роуд выехал электрический трамвай. Вагоновожатый не сумел затормозить, и несчастный джентльмен мгновенно оказался буквально смятым многотонной махиной. Полиция пытается определить степень вины вагоновожатого…» — я оторвался о газеты: — Такого напыщенного слога, боюсь, до войны не было. Какой-нибудь провинциальный репортер… — я покачал головой. — Поразительно! Линию электрического трамвая пустили там совсем недавно. Да, воистину этот человек — жертва технического прогресса.

Холмс, молча выслушавший сообщение о несчастном случае и принявшийся вновь мерить шагами нашу крохотную гостиную, при этих словах остановился.

— Жертва прогресса? — он в сомнении покачал головой. — Вряд ли, Ватсон. Вот, например: почему вагоновожатый не сумел остановить свою машину при виде пешехода? Почему сам этот господин — как его звали, Раковски? Скорее всего, русский или болгарин…

— Возможно, поляк, — высказал я предположение.