— Это была Гонда, — повторил Персивант, усаживаясь на стул. — Честель умерла. Эта чума подняла ее из могилы, она назвалась Гондой, и, разумеется, жители города ей поверили. — Он устало ссутулился, — Теперь, когда с ней покончено, когда она покоится с миром, остальные — те, чью кровь она пила, блуждающие по ночам, — успокоятся тоже.
Лорел отпила кофе, ее побледневшее лицо склонилось над кружкой.
— Почему вы считаете, что Честель и Гонда один человек? — спросила она. — Откуда вы знаете?
— Я догадывался об этом с самого начала. И совершенно уверился в этом сейчас.
— Уверились? — переспросила Лорел, — Но как вы можете быть в этом уверены?
Персивант улыбнулся ей едва заметной улыбкой.
— Дорогая моя, вы не думаете, что мужчина всегда узнает ту, которую любил?
Казалось, к нему вернулась его обычная нарочитая энергичность. Он поднялся, подошел к двери и взялся за ручку.
— А сейчас, прошу прошения, мне необходимо ненадолго вас покинуть.
— Вы не считаете, что нам лучше как можно скорей уехать отсюда? — спросил его Коббет. — До того, как люди заметят ее исчезновение и начнут задавать вопросы?
— Совсем наоборот, — ответил Персивант своим вновь окрепшим голосом. — Если мы уедем сейчас, они начнут задавать вопросы касательно нас, возможно, довольно неприятные вопросы. Нет, мы останемся. Мы с аппетитом позавтракаем или, по крайней мере, сделаем вид. И мы будем не меньше остальных удивлены исчезновением ведущей актрисы.
— Я буду стараться изо всех сил, — торжественно пообещала Лорел.
— Я знаю, дитя мое, — отозвался Персивант и вышел из коттеджа.
Говард Уолдроп
Der Untergang des abendlandesmenschen
Они скакали через мерцающий пейзаж под музыку органа.[59] Бронко Билли,[60] коренастый, как бывалый моряк, и Уильям С.,[61] высокий и гибкий, как сосна на ветру. Их лица, их лошади, окружающий пейзаж постепенно светлели: были сперва неразборчивыми, потом стали ясными и четкими, когда ковбои перевалили через хребет и начали спускаться в долину.
Перед ними зловеще темнел немецкий город Бремен.
Не считая органной и фортепьянной музыки, по всей Европе царила тишина.
В пещерах под Гранд-опера в Городе света призрак Эрик играл «Токкату и фугу», а мимо несла свои черные воды клоака.[62]
В Берлине спал сомнамбула Чезаре. Его наставник Калигари читал лекции в университете и ждал возможности натравить свое чудовище на мирных бюргеров.[63]
Также в Берлине доктор Мабузе умер и не мог больше править преступным миром.[64]
Но в Бремене…
В Бремене кто-то рыскал в ночи.
В города китайских яиц и кукол, во времена хлеба из отрубей и спичек по шесть миллионов дойчмарок за коробок явились Бронко Билли и Уильям С. Двое суток они провели в Седле, кони их были в мыле.
Они спешились и привязали коней к фонарю на Вильгельмштрассе.
— Как насчет промочить горло, Уильям С.? — спросил ковбой-коротышка. — У меня от этого чертового мерцания голова раскалывается.
В трех шагах от него Уильям С. драматически замер, покрутил головой и направился к дверям ближайшего гастхауза.[65]
В своем стетсоне и клетчатой рубашке Уильям С. напоминал потрепанное пугало или еще безбородого Абрахама Линкольна с детского рисунка. Глаза его были как блестящее стекло, сквозь которое будто просвечивало из глубины адское пламя.
Бронко Билли подтянул брюки. Он носил «левисы», выглядевшие на нем великоватыми, темный жилет, рубашку посветлее и большие кожаные чансы с тремя кисточками — у бедра, колена и лодыжки. Его шляпа казалась на три размера больше, чем надо.
В таверне все было мутно-серым, черным и ярко-белым. Плюс неизменное мерцание.
Они уселись за столик и принялись разглядывать посетителей. Бывшие солдаты в лохмотьях мундиров через семь лет после окончания Великой войны.[66] Безработные, зашедшие спустить последние несколько монет на пиво. В воздухе висел серый дым от трубок и дешевых сигарет.
Немногие заметили появление Уильяма С. и Бронко Билли.
Но двое заметили.
— Арапник! — сказал американский капитан, не снимая руки с плеча своего собутыльника сержанта.
— Чего? — спросил сержант, не снимая руки с плеча кельнерши.
— Гляди, кто там.
Сержант уставился в облако мерцающего серого дыма, окутывавшее ковбоев.
— Черт побери! — сказал он.
— Может, пошли подсядем? — спросил капитан.
— Вот уж amp;%#*! — выругался сержант. — Это же не наш фильм, ##% amp;сь оно все конем!
— Пожалуй, ты прав, — сказал капитан и снова стал потягивать вино.
— Помни, мой друг, — сказал Уильям С. после того, как официант принес им пиво, — что нет и не может быть отдыха в борьбе со злом.
— Ну да, да, но, Уильям С, мы же так далеко от дома. Уильям С. чиркнул спичкой, поднес ее к вересковой трубке, заправленной его любимой махоркой. Попыхал секунду-другую, затем глянул на своего спутника поверх кружки с откинутой крышкой.
— Мой дорогой Бронко Билли, — произнес он. — Не бывает «слишком далеко» для того, чтобы противостоять силам зла. Со здешней проблемой доктор Гелиоглабул сам управиться не смог, иначе он не стал бы вызывать нас.
— Ну да, но, Уильям С, моя задница стерта до крови после двух дней в седле. Надо хотя бы чуток соснуть, прежде чем встречаться с этим твоим доктором.
— Увы, мой друг, но в этом ты и ошибаешься, — проговорил высокий ковбой с ястребиным носом. — Потому что зло не спит никогда. В отличие от людей.
