Карл Эдвард Вагнер
Сверх всякой меры
I
— Я сплю и вижу, что в комнате никого. Я слышу монотонный звон — точно играет музыкальная шкатулка или шарманка — и оглядываюсь, чтобы определить, откуда исходит звук.
Я в спальне. Тяжелые портьеры закрывают окна, царит непроглядная тьма, но я чувствую, что вся мебель здесь антикварная — думаю, поздней Викторианской эпохи. Вот огромная кровать с пологом на четырех столбиках, полог опущен. У кровати стоит маленький ночной столик, на нем горит свеча. Кажется, именно отсюда доносится музыка.
Я иду через комнату к кровати, останавливаюсь рядом с ней и вижу золотые часы, лежащие на ночном столике возле подсвечника. Я понимаю, что мелодию музыкальной шкатулки наигрывают часы. Это старинный карманный брегет, у которого открывается крышка. Сейчас она открыта, и я вижу, что стрелки стоят почти на полуночи. Я чувствую, что внутри, на крышке часов, должен быть портрет, и беру их, чтобы посмотреть на него.
Миниатюру скрывает красное пятно. Это свежая кровь.
Я, испугавшись, вскидываю взгляд. Показавшаяся из-за полога рука отдергивает его.
И тут я просыпаюсь.
— Браво! — зааплодировал кто-то.
Лизетт на миг нахмурилась, но тут же поняла, что комментарий обращен не к ней, а к кому-то, стоящему среди болтающей в галерее толпы. Она отпила шампанского. Надо быть чуть сдержаннее, или немного пьянее, или вообще никогда не заговаривать о снах.
— Что вы думаете об этом, доктор Магнус?
«Ковент-Гарден» торжественно открывал новый сезон. Совершенно новый. Почтенный фруктовый, овощной и цветочный рынок, спасенный от сноса, вновь восстал после реставрации в виде просторной аллеи для гуляния со множеством дорогих магазинчиков и галерей: «Новый покупательский опыт Лондона». Лизетт подумала, что смешение викторианской обстановки и ультрамодных «лавочек» породило довольно жалкого ублюдка. Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов. [22] Интересно, что могли сотворить из старого рыбного рынка Биллинсгейт, если бы SAVE[23] выиграло борьбу за сохранение этой достопримечательности, что сейчас кажется невероятным.
— А этот ваш сон, мисс Сэйриг, он повторяется периодически?
Она попыталась разглядеть в бледно-голубых глазах доктора Магнуса интерес или скептицизм, но они ничего ей не сказали.
— Довольно-таки периодически.
«Настолько, что я рассказала о нем Даниэль», — закончила она про себя. Даниэль Борланд делила с ней квартиру — она перестала называть свое жилище апартаментами даже мысленно — в одном из домиков в Блумсбери, откуда рукой подать до Лондонского университета. Галерея была проектом Майтланда Реддинга; Даниэль — тоже. То ли Майтланд действительно хотел превратить роль галерейщика в профессию, то ли просто вознамерился предоставить выставочные места своим друзьям, обладающим не всегда очевидными талантами, — сие не обсуждалось. Но его галерея в Найтсбридже, несомненно, процветала, а это что-то да значило.
— И как часто? — Доктор Магнус поднес бокал к окаймленным светлыми кудрями бороды губам. Он пил только воду «Перье» и пользовался бокалом лишь для вида.
— Не знаю. Он повторялся с полдюжины раз, если вспоминать с самого детства. И еще столько же после моего прибытия в Лондон.