— А вы кто? — спросил Роман Гаврилович. — Директор?
— Пока нет.
— Так почему тыкаете?
— Во ты какой! Простите-извините. Будьте такие любезные, не нарушайте очередь.
— А где тут очередь?
— На крыльце покричи, кто крайний. Мы все к председателю.
— А я к секретарю. Приезжий.
— Все приезжие. А без очереди полезешь, банок наставят.
Роман Гаврилович выдернул руку и, таща за собой Митю, подошел к обитой дерматином двери с надписью «Председатель районного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов К. С. Догановский». Дверь была заперта. Он постучал кулаком во всю мочь. Все вокруг замолчали. Слышно было, что за дверью кто-то копошится. Роман Гаврилович стукнул еще.
— Кто там? — спросил строгий женский голос.
— Рабочий класс, — ответил Роман Гаврилович.
Дверь отомкнули. Испуганная секретарша побежала за стол. Толпа хлынула в приемную. Стол двинулся и прижал ее в угол.
К ней тянулись заявления, написанные мучительными каракулями сельских ликбезовцев; бумаги были неразборчивы, бестолковы и все, как одна, оканчивались несбыточной мольбой: в просьбе прошу не отказать.
— Мне к самому надо!
— По миру пустили!
— За что моего мужика увезли?
— Почему рабочий может иметь корову, а мы нет?
— Силком в колхоз загоняют!
Секретарша кричала, что председатель занят, что председатель вышел, что председатель будет принимать с двух часов. В конце концов Роману Гавриловичу удалось показать ей размашистую резолюцию секретаря окружкома. Она вызвала по телефону товарища Крутова, а товарищ Кругов немедленно повел Романа Гавриловича и Митю на второй этаж. Товарищ Кругов постучал в дверь, не обитую дерматином. Замок щелкнул. На пороге встал человек в сатиновом нарукавнике. Впалые щеки и клинышек бороденки делали его похожим на чертика.
— К вам, — сказал товарищ Крутов и исчез.
Митя и его отец оказались в чистенькой комнатке.
Стол и этажерка — вот и вся обстановка. Ни портретов, ни диаграмм. Единственное окно завешено тяжелой шторой.
Возле электрической лампы, горящей под металлическим абажуром с пятиконечными звездами, сидел крупный мужчина в косоворотке, подпоясанный шнурком с кисточкой. Это был председатель районного исполкома Клим Степанович Догановский. Тщательный пробор тянулся у него возле самого уха, а тощая, зачесанная на лоб косица безуспешно пыталась скрыть розовую плешь.
— Очень хорошо! — сказал, прочитав мандат, Клим Степанович. Его мучила одышка, однако косоворотка была застегнута по самое горло. — Оперативно! Знакомьтесь, мой зам, Валентин Сергеевич Горюхин, — указал он на чертика в нарукавнике. — Вымотался товарищ, сами понимаете, сплошная коллективизация. Видали, что внизу творится.
— А кто там? — спросил Роман Гаврилович.
— Половина — кулаки, половина — подкулачники… — объяснил Горюхин.
— Вообще-то, товарищ Платонов, дела идут неплохо, — перебил Догановский. — План хлебозаготовок завершили к ноябрьскому празднику. Хлеба сдали на тридцать процентов больше прошлогоднего. А вас как прикажете величать, товарищ? — обратился он к Мите.
— Дмитрий Романович.
— Очень хорошо! Дмитрий Романович, а сколько вам лет?
— Скоро тринадцать.
— Вот и хорошо. С тринадцати лет в колхоз зачисляют… Мамаша работать разрешит?
— У меня нет мамы.
— А где она?
Митя потупился.
— Ее убили кулаки, товарищ председатель, — отчетливо выговорил Роман Гаврилович.
— Ах вот что! Очень хорошо! То есть я хочу сказать, хорошо, что к нам явился коммунист, которому ясно, что такое кулак. К сожалению, некоторые наши работники склонны недооценивать эту опасность. В райкоме, надеюсь, обрисовали ваши задачи?
— Основную задачу я знал и до райкома.
— И как вы ее формулируете?
— Душить кулаков.
— Вот, — оживился Горюхин. — Вот, Клим Степанович, кому не надо напоминать, что кулаки самые зверские, самые грубые и самые дикие эксплуататоры!
— Да, конечно, — Догановский дернулся. — А с докладной-то мы, батенька, опаздываем. Давайте-ка быстренько проглядим да на машинку. Товарищ Платонов, вам и сесть некуда, к сожалению. Как видите — конспирируюсь. Пришлось сбегать из кабинета. Подождите минутку… Что тут у нас: «Обращаемся с настоятельной просьбой внести нас в список районов, проводящих сплошную коллективизацию… Учитывая огромную тягу крестьянства в колхозы, проводим месячник коллективизации и с четырех процентов дошли примерно до девятнадцати…» Не любишь ты, Валентин Сергеевич, конкретности. Что значит «примерно»? Сколько точно?
— Шестнадцать колхозов, Клим Степанович. Включая дикие. Думаю, к февралю до двадцати дотянем.
— Ну так и нечего людям голову морочить. Напишем — двадцать пять, а «примерно» выбросим. А сколько раскулачили?
— Неловко писать, Клим Степанович. Два и две десятых процента.
— Да ты что, смеешься? — Косичка у Клима Степановича упала на ухо, обнажая блестящую, как обливной горшок, плешь. — Острогорский район еще к октябрьским пять процентов раскулачил. А у нас два и две десятых?
— Вы же сами нам руки вяжете, Клим Степанович, — занервничал Горюхин. — Я же предлагал собрать активистов, довести до них нормы раскулачки, и чтобы кровь с носу… Вон вчера в Ефимовке уполномоченного избили. Кто бил? Бедняки? Какие они бедняки, если уполномоченных бьют. Если их всех переписать, будет у нас еще полтора процента. А приплюсовать Чугуева…
— Опять Чугуева? Я, кажется, русским языком сказал: с Чугуевым повременить. Ясно?
— Правление колхоза считает, что Чугуев кулак, — не сдавался Горюхин.
— Не кулак, а середняк — интенсивник.
— А кто такой интенсивник? Без пяти минут кулак!
— Был кулак, да весь вышел, — послышался густой бас.
В дверях стоял румяный старик с бородой, только что побывавший в парикмахерской. От него разило духами «Шипр». За алым кушаком торчал кнут. Старик был навеселе и помахивал туеском с медом.
— Здравствуйте, начальники-кормильцы! — провозгласил старик весело и уставился на Митю. — А это кто?
— Это, Спиридоныч, помощники к нам прибыли, — Догановский вздохнул. — Работать нам не дадут, Валентин Сергеевич. Неси бумагу на пишущую машинку. Бог с ней. Гриф — секретно. А ты, Спиридоныч, заходи позже. Сейчас недосуг.
— А мне и не надо заходить. Прощеваться пришел. В Москву еду. Вот он, билет, — старик достал из беличьего треуха зеленую бумажку и помахал ею возле Догановского.
— Твердое задание выполнил?
— А как же… Эх, товарищ Горюхин ушел. Он знает. Да ежели бы не выполнил, справку бы не дали. Вот она, справка, — он помахал справкой, приплясывая. — Я, как прибыл на станцию, выпряг свово мерина
