спросить. Обождите, сбегаю.
— У Катерины надо спросить, — тупо уставился Семен на Макуна. — Ну чего ты тут сидишь? Задурил ты меня, честное слово. И с бабой никакого сладу нету. Всю документацию извела. Куда папку не спрячу, все одно тащит. То ей окно заклеивать, то ребятишек подтирать, то стекло чистить… Бумага казенная, а она кульки крутит… Ей-богу, голова кругом… Ладно, Макун, шут с тобой. Давай я тебе снова заявление напишу. Ты подпишешь, а я резолюцию наложу.
— Ловко придумал! — усмехнулся Макун. — Выходит, я в июне из колхоза ушел, а ты в декабре резолюцию наложил? Ловок!
— Я ловок, да ты ловчей, — возразил Семен. — Как налоги платить — колхозный процент несешь, а как колхозную землю пахать — так в Саратовской губернии груши околачиваешь…
— Кабы не чужие люди, я бы из тебя душу вынул, — Макун стукнул большой рукой по столу. — Будь по-твоему. Пиши новую бумагу. И накладывай новую резолюцию: «Отпустить с первого июня…» Коня продавать надо, а то бы…
— Жеребец-то твой в колхозной конюшне? — спросил Емельян.
— При чем здесь жеребец? — раздраженно спросил Роман Гаврилович.
— Очень просто, — объяснил Емельян, прихлебывая чай. — На днях приказ вышел: дезертирам, бегущим из колхоза, тягла не отдавать.
— До особого распоряжения, — уточнил Семен.
— Ну да. До эпохи коммунизма, — продолжал Емельян, закусывая чай постным розовым сахаром, — а поскольку Макун подал заявление о выходе из колхоза летом, его жеребец под этот приказ не подпадает. Уведет из колхозной конюшни жеребца, и ничего ему за это не будет…
Вернулась Настя и объявила, что ключей от читальной у Катерины нет.
— Уйми ребят, — сказал ей Семен. — Писать примусь.
Он переодел патронную гильзу с острия химического карандаша на задок, приклонился виском к листочку и, потея на глазах, принялся опасливо вырисовывать буковки.
— Хотите, Мите продиктуйте, — предложил Роман Гаврилович. — У него почерк с наклоном.
Семен охотно согласился.
Митя перевернул листок на другую сторону, и, не успел Семен допить блюдечка, заявление было готово.
— Все? — удивился Макун. — С тобой, малец, не пропадешь. Гляди, как ровно.
Он медленно вывел печатными буквами половину своей фамилии, поставил жирную точку и спросил:
— Тебя, значит, Митька величают? Молодец. Способствуешь! Писатель будешь. Все слова записал? Ничего не пропустил?
— А вы почитайте. Вы же буквы знаете.
— По отдельности знаю, а как вместе складать, не уловил. Третью читаю — первую позабыл. Я цифры хорошо уловил. Один, два, три, четыре, так и далее. И складывать способствую и отымать. Чего смеешься?
— Так не бывает, — сказал Митя. — Цифры складывать трудней, чем читать. Я в школе учусь. Я знаю.
— А я ни в какой школе не учился, а любую цифру сложу и отыму без костяшек, без ничего. И получится точно до одной копейки. Хочешь, спытай. Загадай любые три цифры.
— Ну, двести пятнадцать.
— Сколько прибавлять?
— Сто пятьдесят.
— Три рубля шестьдесят пять копеек, — мгновенно сосчитал Макун. — Три бутылки и пятак сдачи. А отнять — получится шестьдесят пять копеек. Ты больно просто задумал. Потруднее давай.
— Тогда я проверить не смогу.
— Мне один водолаз поболе загадал: девятьсот девяносто девять да прибавить девятьсот девяносто девять… Давай, Семен, способствуй, клади резолюцию, да я пойду.
— Куда же ты собрался?
— Коня продам и в город уйду. Буду на велосипеде ездить. Чтобы была ко мне уважительность, как к человеку.
— Чтобы тебя уважали, надо не велосипед, а голову на плечах иметь, — сказал Емельян.
— Голову. He-e. Был я в разных городах: в Вольске был, в Саратове был, в татарском городе Казани был. Всюду такие же дураки, как и мы с тобой. А живут в квартирах с кранами. Молодой был, думал, за деньги уважают. А не-е. Знал я одного водолаза. Больше трехсот целковых заколачивал, если считать сверхурочные и за вредность. Ученый водолаз, училище кончал, а уважения не имеет. Какой интерес его уважать, если он цельный день под водой сидит?
— А ты, значит, знаешь, как добыть уважение?
— А как же. Знаю. Чтобы добыть уважение, надо справить себе кожаный костюм… Ты послушай, а тогда будешь смеяться. Стою на пристани. Очередь на Саратов громадная. Объявляют — шестнадцать мест. Кричат, пихаются. Всем желательно ехать. Гляжу, подходит гражданин. Идет прямиком к окошку. И все ему уступают путь. Способствуют. Почему? А потому что на нем черная кожаная тужурка, кожаные штаны и кожаная фуражка. Плюс к тому весь в ремнях. Взял билет и взошел на пароход. И никто не пикнул. А ничего в нем такого нету. Одна кожа. Весь, как сапог, черный. Недаром народ говорит: «По одежке встречают». Вот теперь смейся.
— А по уму провожают, — напомнил Емельян.
— Ну, это извини-подвинься. Какая мне разница, как меня на погост проводят, музыкой или без музыки, ежели в моей избе кранов нету… — Макун вздохнул. — Нонче кожаную тужурку в кооперации не больно-то купишь. Только по лотерее. Ну, пойду за конем. Не серчайте, граждане дорогие. Кабы Семен способствовал, меня бы давно тут не было.
— Слава, господи, — проговорил Семен, когда за Макуном хлопнула дверь. — Пущай забирает своего жеребца и убирается куда подальше.
Емельян, наливая шестой стакан чая, ухмыльнулся.
— А ведь тебе, Семен, от Клима Степановича влетит. Ой, влетит!
— За что?
— За то, что колхозного коня отдал.
— Я, к вашему сведению, на резолюции июнь месяц обозначил. А в июне никакого распоряжения про коней еще не было. Думаешь, что? Я пальцем деланный?
— За ноябрь сводка в район ушла?
— А как же?
— Так у тебя там в наличности двенадцать коней числится. А в декабре в наличии будет одиннадцать. А ну как спросят, куда конь подевался, чего ты наврешь? — Емельян блаженно хлебнул чаек и закусил розовым сахаром. — Называется, исполняющий обязанности.
— А где он? Макун! Ушел? — Семен сорвался со скамьи. — Обождите, товарищи, сию минуту…
— Ну и заместитель, — покачал головой Роман Гаврилович.
— Что поделаешь, — Емельян усмехнулся. — Ему все доказывают, что он с придурью, а он не верит.
— Ты больно умен! — Настя ткнула тарелкой чуть не в лицо Емельяна. — Никто помочь не хочет. Знают только чаи гонять да зубы скалить.
— Минутку! — Емельян повысил голос. — Тебе известно, что Клим Степанович твоего Семена из правления выводить не приказал? И правильно делает. Поставь сейчас председателем вот хоть бы их, — он кивнул на Романа Гавриловича, — кто станет за старые дела отвечать? На Семене висит вся материальная ответственность.
— Вот именно, — подхватила Настя. — Игнат натворил делов и сбежал от суда народного. Все на Сему свалил.
— Вы твердо уверены, что сбежал? — спросил Роман Гаврилович. — Может быть, с ним что-нибудь случилось? Может быть, его в живых нет?
