блокнота фасон рабочего платья из «Крестьянки».
По случаю жары она была в легонькой прозрачной блузке и в тугих бесстыдных брючках.
Увидев председателя, она отложила блокнот на трехногий столик и уставилась на нежданного гостя.
Почти четыре месяца — с того времени, когда она приехала и поселилась у одинокой снохи бригадира Костикова, председатель не заходил сюда и сейчас с любопытством обвел горницу взглядом. Все было по- старому: стены чистенькой, оклеенной обоями комнатки были увешаны древними фотографиями несметной родни, гипсовыми кружочками с картинками, в углу темнела большая икона, на которой был нарисован то ли божий лик, то ли богородицы.
А в углу Светланы — все иное: низкий гладенький столик, на матрасе — покрывало с яркими разноцветными ромбами, а над подушкой удивительная картина — молодая женщина с длинной, как нога, шеей и с глазами без зрачков.
С самого приезда Дедюхина и до сей поры Столетов ни на минуту не задумался о себе, о своем поведении, о неизбежном наказании, которое его ожидает.
И во время допроса, и в толпе колхозников, и по пути сюда он настойчиво и зло ломал голову над тем, как доказать Задунайской, что она натворила, каким способом растопить ледяное сердце этой девчонки, чтобы она почувствовала не удовольствие оттого, что его снимут с председателей, а стыд, срам, чтобы она ужаснулась. Что он должен сделать для этого — не как начальство, а как человек, — какие найти слова, какие поступки?
Он поглядел на изображение длинношеей женщины, повешенное словно в насмешку над всем дорогим ему, милым, родным, деревенским, и почувствовал, что пришел напрасно.
Но повернуться и уйти, не сказав ни слова, было бы глупо.
— Зачем вы к нам приехали? — проговорил он хрипло.
— По семейным обстоятельствам, — ответила Светлана. — Меня выгнал муж.
В ответе Столетов уловил вызов и насмешку и, не вытерпев, усмехнулся.
— Правильно сделал.
— Конечно, правильно, — кивнула Светлана. — Я застряла в лифте с любовником.
— Вот и жили бы у любовника! — почти крикнул Столетов, выходя из себя оттого, что, как ни старался, не чувствовал к ней никакой злобы.
— Что вы! — спокойно и даже как-то доверительно проговорила Светлана. — Он не может прокормить своего единственного глиста. Хотите кофе?
Столетов взглянул на нее с сожалением.
— А знаете, вы пропадете.
— Нет. Я не пропаду. Я уже пропала.
— Вам нужно семью.
— Семью? — удивилась Светлана. — Это детей, что ли?
— По крайней мере настоящего мужа.
— А где его найдешь, настоящего? Красивых замуж брать опасаются. Боятся начальства.
— А вы красивая?
— Конечно, красивая… — она оживилась и села. — Когда вы меня ударили и я упала, а вы у милиционера забрали пистолет, я подумала — вот это мужик! С большой буквы. А оказывается, и вы такой же — штампованный. Ну ладно — читайте мораль.
Она набрала в пипетку лекарства и, запрокинув голову, стала капать в ноздри. Столетов молча наблюдал за ней и, когда она закончила свою процедуру и откинулась на подушку, сказал:
— Я пришел не по своей воле. Я пришел от артели. И вот вы — член этой артели, молодая, здоровая баба, вынуждали такого же равноправного члена нашей артели — старуху, страдающую ревматизмом, гнуть спину на вашем приусадебном участке.
— Я ей обещала урожай с целой грядки…
— Она вам вырастила шесть грядок, а вы ей одну? Помещики крепостным больше давали.
— Ниловна пришла ко мне работать не от хорошей жизни. У нее есть нечего. Ваш колхоз не может ее прокормить.
— Она почти не работала.
— Она больна.
— Если вам ее жалко, пойдите к ней на огород и помогите.
— Что? Полоть? — удивилась Светлана. — Да вы что, смеетесь?
— Чудеса, — развел руками Столетов. — В пятьдесят шестом году у нас в колхозе помещица поселилась. Салтычиха. Эксплуататор.
— Давайте уговоримся без латыни.
— Давайте уговоримся. Вы — эксплуататор. А Ниловна — эксплуатируемая. В пять часов утра, когда вы дрыхли, больная, одинокая старуха батрачила на вас. Что она думала, когда за километр таскала воду на ваш огород? Мы ей доказываем, что она хозяйка земли. Пока у нас не явится это чувство, ни один колхоз не выживет. А вы что наделали?
— Это была ее инициатива. Мы с ней добровольно договорились.
— Так вот, поскольку Ниловна наотрез отказалась разговаривать со мной, прошу сообщить, сколько она у вас отработала, чтобы начислить ей трудодни, как положено по уставу.
Столетов вырвал из блокнота листок, на котором было нарисовано платье, открыл перед Светланой чистую страницу, достал из кармана ручку и положил на столик.
— Напишите подробно, — продолжал он жестко. — Такая-то отработала на моем приусадебном участке столько-то дней, в том числе перетаскала навоза столько-то, прополола столько-то, таскала от реки воду столько-то ведер…
Светлана попыталась подняться, но он схватил ее за руку у плеча.
— Больно! — спокойно предупредила она. — Одичали там, в своем Магадане… Что уставились? Я не милиционер — не испугаюсь.
Она отошла к зеркалу поправить прическу.
Столетов спохватился. Вместо того чтобы возмущаться, он любовался яростью этой девчонки. И она, кажется, заметила это.
— Я буду ждать от вас справку до восьми вечера, — сказал он сурово.
— До восьми ноль-ноль? Почему такой жесткий срок?
— Мне нужно торопиться. Если справки не будет — приму меры.
— Интересно, какие?
— Вызову родителей.
Светлана даже оступилась от изумления.
— Вызову отца! — твердо продолжал Столетов. — Судя по вашему поведению, вы находитесь еще в том возрасте, когда следует вызывать родителей.
— Мне двадцать лет, к вашему сведению.
— Это не имеет значения. Я был учителем — и чувствую, кому сколько лет. Пожалуй, только отец повлияет на вас.
— У меня нет отца.
— Тогда — мать.
— Вы что — серьезно?
Столетов бережно навернул колпачок на ручку и вышел. Светлана озадаченно посмотрела на хлопнувшую за ним дверь и неуверенно произнесла:
— Свистун!
5
