В коридоре 'Вечерки' пахло керосином. Из-за закрытых дверей вырывался приглушенный стук пишущих машинок, обрывки телефонных разговоров, смех.
В отделе иллюстраций было тихо. Огромное окно распахнуто, за ним в золотистом мареве видны крыши и облезлые церковные маковки. Со стен на Игоря смотрел добрый десяток человеческих лиц. Красивые, строгие и веселые женщины, мужчины с орденами и без таковых, бородатые и бритые, дети.
Из-за стола, заваленного старыми фотографиями, обрезками бумаги, рисунками, газетными полосами, навстречу Муравьеву поднялся человек в синем костюме.
- Я хотел узнать, сотрудничал ли в вашей газете художник Грасс.
- Зяма? Разумеется! Мы с ним гигантские друзья! А с кем имею честь, простите? Смирнов, - представился художник.
- Значит, мне повезло. - Игорь достал из кармана удостоверение.
Смирнов внимательно прочитал его, поднял на посетителя удивленные глаза:
- Нет. Это недоразумение. У него были неприятности, но давно. Он чудный художник. Хороший товарищ.
- Вы его хорошо знали?
- Хорошо - не то слово. Зяма мой лучший друг!
- Значит, мне опять повезло.
- Что? Скажите, что могло с ним случиться? Ах ты господи, Зямка...
Смирнов заметался по кабинету, он был похож на большую птицу.
- Вы сядьте, сядьте, пожалуйста. - Игорь присел на стул. - Дело серьезное.
- Серьезное? - Смирнов сел и сразу же начал перекладывать на столе строчкомеры, пинцеты, ножницы.
- Вы только... В общем, Грасс, убит.
Ножницы со звоном упали на пол. Смирнов закрыл лицо руками. Только пальцы мелко вздрагивали.
'Они слишком тонки и красивы для мужчины, - подумал Игорь, - слишком нежны'.
Смирнов убрал руки, и Муравьева поразила перемена, происшедшая с этим красивым, не по годам моложавым лицом. Оно сразу постарело, даже глаза померкли. Перед Муравьевым сидел усталый, больной человек.
- Дайте закурить.
Смирнов неумело взял папиросу, прикурил.
- Зяма звонил мне вчера, сегодня он должен был зайти ко мне с новыми рисунками...
Он замолчал. В комнате повисла тишина, гнетущая и тяжелая.
- Кто мог это сделать? - спросил Смирнов.
- Мы еще не знаем. Вот пришли к вам. Надеюсь, вы поможете.
- Я говорил ему: брось эту женщину. Брось!
- Вы имеете в виду Марину?
- Да, Марину Флерову.
- Кто она такая?
- Как вам сказать? Знаете ли, есть категория женщин, красивых, умных, свободных. У них огромный круг знакомых и необычайная жадность к развлечениям. Они не думают, как и где живут. Они просто живут, легко и свободно. Такие обычно нравятся занятым мужчинам. Дайте спички, пожалуйста. - Смирнов снова прикурил. - Марина такая. Немного пишет, чуть рисует, немного снимает, немного поет, снимается в кино... в эпизодах, разумеется. Всего понемногу и - ничего. У нее открытый дом. Народу полно. Можно приехать в полночь, за полночь.
- Она давно знакома с Грассом?
- Да, года три. Он для нее - убежище. Это она говорит... Устав от кутежей, разочаровавшись в очередном увлечении, она убегала к Зяме. Марина называла это - 'стать на душевный ремонт'. А он терпел, терпел и ждал.
- Вы говорили, что у нее открытый дом? Если я вас правильно понял, к ней мог приходить любой, даже малознакомый человек?
- Да, вы правильно поняли.
- А что вы скажете о людях, которые у нее бывали?
- Всякие. - Смирнов вздохнул. - Наш брат-журналист, киношники, актеры. Всякие. А бывает, компания эдаких молодчиков приедет... Хватких таких, разодетых, с короткими пальцами в кольцах. Молчаливые, только пьют да похохатывают. Я их не люблю. Денег у них много.
- А где живет Флерова, знаете?
- Да, конечно.
ДАНИЛОВ
Телефон зазвонил.
- Ты погоди, не части так. Погоди! - Данилов взял трубку. - Данилов слушает. Молодец, Игорь, ты сначала сюда приезжай, а потом уже к мадам поедешь. Давай, жду. Ну, так как будем? - Иван Александрович отодвинул телефон. - Как будем, я спрашиваю, дальше жить? А, Михаил?
- Как люди, как все люди. Я же завязал.
- Это я знаю, читал твое заявление. Ты лучше скажи, зачем ко мне пришел?
- Так военком же...
- А ты думал, Костров, что военком тебе сразу два кубаря даст? Как я помню, ты в тридцать седьмом его квартиру побеспокоил...
- Так...
- Нет, брат, ты что-то недоговариваешь.
- Я, Иван Александрович, перед вами как на духу...
- Так зачем ты себе дело в Грохольском приписал? А? Ты же был домушник, а тут разбойное нападение. Да еще пишешь, что завязал?
Мишка Костров заерзал на стуле. Он сидел в кабинете уже битый час. Здоровый, большерукий. Неспокоен был Мишка, ох неспокоен. Где-то в глубине глаз прятался страх.
- Так мы с тобой не столкуемся. В Грохольском работал не ты. Работал там Влас. Он сейчас в Таганке суда ждет. А вот зачем тебе это дело брать?
Мишка молчал.
- А я знаю. Ты домой идти боишься. Лучше в тюрьму, чем домой. Верно?
- Сажай, Иван Александрович. Хочешь, все нераскрытые квартиры возьму?
- Все? До одной?
- Все...
- Ишь благодетель. Ты мне квартиры, а я тебя в КПЗ. Так? Молчишь... А правда где? Мы для чего здесь сидим? Мы закон охраняем. А закон и есть правда. Ты лучше расскажи, зачем пришел? Может, я тебе помогу.
- Честно?
- Ты, Миша, мое слово знаешь.
- Боюсь я домой, Иван Александрович. Ритку с дитем утром к матери в Зарайск отправил. Сам сюда: или на фронт, или в тюрьму, только не домой.
- Кто приходил? Кто?
- Мышь.
- Как Мышь?.. Лебедев?
- Он.
- Зачем?
- Пришел ночью, дверь отмычкой отомкнул, поднял меня. Послезавтра, говорит, чтоб у Авдотьи был.
- В Малом Ботаническом?
- Там. Не придешь, и тебя и Ритку с Надькой - на ножи, так, говорит. Резаный велел.
