умело покрыта паркетом, так что почти не отличалась от остальной поверхности.
- Посвети-ка, посвети.
Луч света уперся в дно ящика, покрытое пылью, в углах засеребрилась паутина.
- Я так думаю, что в этот тайник года четыре никто не заглядывал. Ищите, просто так хиромантов у нас в городе по голове не бьют.
Он снова вернулся в эту странную комнату, напоминающую кадр из какого-то немого фильма, которые крутили во время нэпа на Тверской.
- Мы сделали ей укол, - повернулся к нему врач, - надеюсь, что скоро она придет в себя.
И словно в ответ женщина застонала и попыталась сесть.
- Лежите, лежите, - взял ее за плечи врач.
- Нет, - неожиданно звучно ответила она и села.
И Данилов увидел глаза. Только глаза. Огромные и темные, казавшиеся бездонными в свете свечей.
- Кто вы? - спросила она.
- Мы из милиции.
- Тогда убейте его.
- Кого?
- Он пришел и потребовал все деньги и драгоценности. Я отказала, тогда они накалили на керосинке гвоздь и начали прижигать мне руку.
- Он или они? - перебил ее Данилов.
- Их было двое...
Женщина замолчала, глядя на Данилова странными, почти без зрачков, глазами. Лицо ее, тонкое и нервное, странно освещенное колеблющимся от сквозняка желтым светом, казалось сошедшим со старой гравюры.
- Потом он ударил меня... - Так же в никуда и никому сказала женщина.
- Вы отдали ему ценности?
- Все: и деньги, и золото, и облигации. Он взял все.
- Кто он?
- Виктор.
- Его фамилия?
- Я не помню.
- Где он живет?
- В Камергерском переулке.
- Дом?
- Угловой первый дом, третий этаж, квартира двадцать четыре.
Женщина внезапно начала оседать на подушку, что-то бормоча совсем непонятное.
- Что с ней? - спросил Данилов.
- Так, - ответил врач, - ничего опасного нет, но придется отправить ее в больницу.
Данилов вышел в коридор. Странная обстановка, странная женщина в голубом, ее глаза и слова... Она говорила в сомнамбулическом состоянии. Видимо, в этом и заключался ее секрет как предсказательницы.
- Товарищ подполковник, - в коридор выглянул врач, - знаете, что она сказала про вас?
- Про меня? - удивился Данилов.
- Да. Она сказала: у него будет долгая жизнь, но он увидит много горя.
Данилов вспомнил глаза Ольги Вячеславовны, и ему стало не по себе.
- Доктор, она больная?
- Нет, это странный психический феномен. У нас о нем не любят говорить. Но тем не менее он существует.
- И вы в это верите?
- Я не специалист.
- Странно. Нельзя ли больную перенести в гостиную, мы должны осмотреть ее комнату?
- Ваши люди помогут нам?
- Конечно. Муравьев!
Игорь, застегивая воротник гимнастерки, вышел в коридор.
- Распорядись, чтобы перенесли хозяйку в гостиную, и зайди ко мне на кухню.
Данилов налил стакан воды, благо кухня уже осмотрена, и выпил ее в два глотка. Но никотиновая горечь во рту все равно не исчезла, казалось, что он пропитался ею раз и навсегда.
На кухню вошел Муравьев, на ходу подтягивая пояс, на котором висела кобура, ярко-желтая, из хорошей свиной кожи.
Он вопросительно поглядел на Данилова.
- Поедешь в Камергерский переулок, ныне проезд Художественного театра. В угловом доме на третьем этаже есть двадцать четвертая квартира, там живет некто по имени Виктор. Устанавливать его нет времени. Надо брать. Помни, что они работали здесь вдвоем. Возьми людей и езжай.
Данилов подошел к телефону и приказал дежурному допросить Баранова, выяснить все о Викторе. Потом он сел на кухне, прижавшись плечом к шкафу, и задремал.
МУРАВЬЕВ
Ну до чего же много снега намело. Большая Дмитровка стала узкой, как щель. Благо движения нынче в Москве почти никакого нет. В 'эмке' было холодно. Печка не работала. Да и что это за печка - кусок гофрированной трубки. Только руки погреть, и все.
Игорь поднял воротник черного полушубка, отгородившись им, как ширмой, от зимней Дмитровки, холодной машины и вообще от всей суетной жизни.
Вчера он получил письмо от жены. Их институт эвакуировался в Алма-Ату, она писала о том, что работает над дипломом, очень скучает, сообщала о здоровье его матери.
Слава богу, у них все было в порядке. Но какое-то странное чувство жило в нем уже не первый год. Они расписались накануне ее отъезда, поэтому была у них всего одна ночь. И хотя Муравьев верил жене, но все же с каким-то непонятным мучительным любопытством выслушивал веселые истории о женщинах, которые бесконечно рассказывал Никитин.
- В отделение заезжать будем? - спросил Быков.
- Туда позвонили, у дома нас будут ждать.
Оперативники ждали у дома. Одному было около шестидесяти, второй совсем молодой парнишка в очках.
- Это Виктор Розанов, - сказал тот, что постарше, - я его, Муравьев, знаю. Студент, вроде за ним ничего не водилось.
- Почему не на фронте?
- Броня.
- Значит, так, - Игорь окинул взглядом людей. Два муровских парня очень отличались от оперативников отделения. И Муравьев подумал с гордостью, что ОББ есть ОББ, в нем и люди работают совсем другие.
- Пошли, - скомандовал он, - приготовьте оружие.
Никакого определенного плана у него не было. Да, впрочем, и быть не могло. Ничего, кроме номера квартиры и имени Виктор, он не знал.
Дверь в квартиру была распахнута, где-то в комнате патефонный голос Минина пел об утомленном солнце. На площадке красились две девицы. Одна держала маленькое зеркало, вторая подводила губы под Дину Дурбин.
Как ни странно, электричество здесь горело ярко, видимо, дом снабжался от одной линии с Центральным телеграфом.
- Витя дома? - спросил девиц Муравьев.
- Кто? - удивилась та, что держала зеркало.
- Хозяин.
