на поваленную в море статую бога Гермеса, не замеченную им во время шторма. Потом статую увезли римляне, а триеру разметали волны. Это мне рассказывал мой отец, а сам я еще не мог видеть. А в остальном этот год был тихий, обильный вином и хлебом, и ничто не предвещало появления Ксенофонта.
Потом, правда, вспомнили, что когда он первый раз вышел на берег и, стоя спиной к морю, долго смотрел на прекрасный наш город Пантикапей, раскинувшийся по склону горы, то рыба перестала брать приманку и легла на дно. Но это вспомнили много позднее досужие люди. А тогда странное это дело отнесли к рыбам, а не к нему. — … — Приск, — однажды сказал мне отец, когда мне было уже шесть лет, — посмотри на того человека с короткой тенью и большой головой… вон на того, который идет по середине дороги, там, где самая мягкая пыль… Посмотри на него, Приск, и скажи — нравится ли он тебе? Я посмотрел на того человека, и он мне понравился.
— Да, отец, — сказал я. — Он мне нравится.
— Городу будет большая беда, — сказал отец.
Я тогда ничего не понял, мне было шесть лет, как сказано. Но и многие мудрые ничего не поняли. А когда поняли, кто такой Ксенофонт, было уже поздно. А дальше, когда он был убит рассердившимся фракийцем, который долго не размышлял, а отсек ему голову коротким мечом, уже ничего нельзя было поделать. Сам Ксенофонт как пришел, так и ушел в мир теней, но искра, которую он заронил, обернулась пожаром, в котором сгорели все мы, и души наши сгорели еще при жизни, и город наш, прекрасный Пантикапей, стал таким, какой он сейчас, а не как прежде когда не было ему равных на всем берегу Понта Евксинского.
И я, Приск, сын Приска, сижу на ступенях дома своего и думаю — почему боги не дали нам способности знать, что выйдет из наших намерений, даже самых лучших из них? Но тщетно. Ответа на этот вопрос я не знаю, и я не слыхал о ком-либо, кто бы знал ответ. Разве что рыбы, которые не взяли приманку и легли на дно, когда Ксенофонт щурился на город Пантикапей и тень Ксенофонта была короче вечерних теней других людей. Но рыбы молчаливы: ' Травяной аэродром. Прохладный каменный лед ожидания. Небо солнечно-белое. Машина, которую они ожидали, конечно, не пришла.
Посовещавшись, взяли левака-частника. 'Бьюик' тридцатых годов. Приборная панель светлая, деревянная, с большими часами. Рваная обивка, но — лимузин. Просторный. Честь по честь.
Белые домики с древней черепицей. Воздух, воздух. Весь серебрится от близости моря и степи.
Въехали в город Керчь. И он такой же — невысокий, заваленный близким простором. Афиши — Тимошенко и Березин, портрет красивой певицы. Книжные магазины, универмаги, открытые закусочные на углах.
— Надо будет в парикмахерскую зайти, — сказал Сапожников.
— Во-он там Тамань… Представляете — лермонтовская Тамань, — сказал Аркадий Максимович. — Я в войну там служил. В воздушной армии. Вершинин командовал. А вот там катакомбы. Ну, это не расскажешь… Вошла дивизия, а вышло несколько человек. Жгли автопокрышки для освещения. Лечить нечем, хоронить негде, пить нечего. Ноздреватый камень сырой. Группы специальные высасывали воду из камня и поили раненых прямо изо рта. Не расскажешь. А вон гора Митридат.
— Так и называется? По имени царя Митридата? — спросил Сапожников.
— Да, сказал Аркадий Максимович. — Две тысячи лет так и называется. Там он отбивался и погиб на вершине. И настала Римская империя, которая думала, что будет существовать тысячелетия, а продержалась еще пару сотен лет.
Ветер и солнце выворачивали наизнанку верхушки деревьев.
— Как ни странно, об этих катакомбах знают меньше, чем об одесских, — сказал Филидоров.
— Чересчур страшно все… В местном музее есть материалы. Зайдите — увидите.
— Нет, — сказал Сапожников. — Не зайду.
— Мне надо, — сказал Аркадий Максимович. — К сотрудникам.
Навстречу шли старшеклассницы и преувеличенно ахали, потому что ветер заворачивал им подолы.
— Зачем носить короткие платья, если ветер в городе всегда? — удивился Филидоров.
— Для этого, — объяснил Сапожников. — Чтобы пищать и ахать.
В продуктовом магазине продавалось много копченых рыб.
— Нужна сравнительная мифология, — сказал Сапожников. — Никуда без нее не денешься — такая наука нужна.
— А зачем она? — поинтересовался Филидоров.
— Ну вот, сопоставлять с археологией и историей… с установленными данными.
— Опять лезете не в свое дело? — сказал Филидоров.
— Нет, — сказал Сапожников. — Только готовлюсь. Насчет Посейдона пока дело темное… Но вот такая эмблема — конь топчет змею. А всем известно, что коня обожествляли и змею обожествляли. Вот и выходит, что новая религия топчет предыдущую. А не просто лошадь с гадюкой подрались… Что Зевс был критянин, то есть фактически финикиянин, а что сын его Аполлон, игравший на арфе, наказал Пана за игру на свирели, то есть за свист…
— Куда вы клоните? — спросил Аркадий Максимович.
— Еще не знаю, — сказал Сапожников. — Я еще пока вспоминаю… А замечал ли кто-нибудь, что в Библии, в описании Моисеева похода из Египта, который длился почему-то сорок лет, хотя там ходьбы как от Москвы до Ленинграда, ну это ладно… а вот другое… Там нет ни одного упоминания африканской фауны — фауна не африканская.
— А откуда вы это знаете?
— Я приметливый, — сказал Сапожников. — Не упомянуты ни слоны, ни жирафы, ни носороги, ни бегемоты, ни страусы, ни обезьяны…
— Ну и что из этого вытекает?
— Похоже, что поход-то был откуда-то из другого места и занял сорок лет… а приплели его к бегству из Египта потом. Для солидности. Потому и написали, что Моисей умер перед концом похода. А в страну вступил Иисус Навин, исторический уже… Ясно только одно — до сих пор делали упор на фантастическое отображение действительности в религиях и мифах и только сейчас помаленьку заинтересовываются самой действительностью, которая в них отражалась. Сравнительная мифология нужна. Фактов разбросано много… сопоставлять их надо научиться.
— Прелестный разговор, — сказал Филидоров. — Обожаю светские разговоры… На все темы… И все верхушечно…
Гостиницы в Керчи действительно были переполнены. И даже Филидорову не удалось достать номер, где бы их приняли с трехногой собачкой Атлантидой, и потому они сняли комнату частным порядком.
— Где-то я читал, в какой-то книжке, — бормотал Сапожников, — кажется, называлась 'Открытие Америки'… там еще была карта Америки, сделанная Леонардо да Винчи, и материк был назван Америкой до путешествия Америго Веспуччи… полная каша в голове.
— Вот именно, — подтвердил Филидоров.
— Что вы плетете? Ничего понять нельзя, — рассердился Аркадий Максимович.
— Это я так… Погодите, — сказал Сапожников. — По-моему, именно в этой книжке я прочел в одном месте слово 'Атл', а в другом слово 'Ант', и автор эти два слова почему-то не связывал. А между тем на каких-то индейских языках одно из них означало 'человек', а другое — 'море'. И получалось, что вместе они означают не то 'морской' человек, не то 'человек моря', не помню… 'Атлант' получалось… а 'ида' — это просто греческое окончание. Эней — 'Энеида' и так далее. Известно у вас такое в вашей науке?
— Мне неизвестно, — сухо сказал Аркадий Максимович.
— Ну тогда и хрен с ним, с этим вопросом, — сказал Сапожников. — Я думал, может, вам пригодится.
Филидоров и Аркадий Максимович раскладывали чемоданы. Сапожников, как всегда, сидел на подоконнике.
— Так как же насчет 'Атланта'? — спросил Сапожников.
— Не ваше дело, — сказал Аркадий Максимович.
