разноречиво, и Сапожников, грубо нарушая приличия, ушел спать.
Вечерок не получился.
— Вы с ним не так разговариваете, — сказал Дунаев. — Это все бесполезно. Когда с ним так разговаривают, он становится тупицей.
— А он и в детстве был дефективный, — сказала Нюра.
— Какой?
— Дефективный.
— А как с ним разговаривать? Как?!
— А вы его разжалобите.
— Что?
— Ну да… — сказала Нюра. — Слезу подпустите… Он жалостливый.
— Чушь какая-то, — нахмурился Толя. — При чем тут жалость?
Жалости в науке не место.
— Место, место, — сказал Дунаев. — Вы ему растолкуйте, кому без этой вашей штуковины не жить… Он и раскиснет… Он вам враз все придумает.
— Детский сад!
— Это точно, — сказал Дунаев.
— Погодите, — повеселел Филидоров. — Тут что-то есть.
— Вы ешьте компот… Он пастеризованный, — убедительно сказала Нюра.
И теперь Филидоров после слов Нюры понял так, что все сапожниковские теории — потому что он ученых пожалел, так, что ли?
Но если нужна гипотеза, которую мог бы понять и ребенок, то, может быть, ее и должен высказать ребенок, подумал Филидоров и пошел будить Сапожникова.
— Вставайте… — сказал он, — потолкуем… У меня самолет в два ноль-ноль…
Сапожников открыл глаза.
— Нужна гипотеза, которую бы понял ребенок, — сказал Филидоров.
— А что? — спросил Сапожников. — Вы бы тогда хорошо жили?
— Наверно.
— Это можно.
Филидоров подмигнул Толе.
— Что можно? — спросил Толя.
— Можно сделать, — сказал Сапожников. — Можно сделать гипотезу, которую поймет ребенок.
Филидоров засмеялся.
Тут вошел Дунаев и сказал, что звонил доктор Шура, очень веселый, и просил передать Сапожникову, что он знает, кто такой Сапожников.
— Ну и кто же он такой? — спросил Филидоров.
— Летающая собака.
— Оставьте меня в покое! — закричал Толя рыдающим голосом доктора Шуры. — Оставьте меня!
И они уселись потолковать.
Вот уже Нюра ушла спать, доверившись тем, кто остался додумывать тайны до конца и посильно.
Никого лишнего в квартире Дунаевых.
Остались четверо, которые не боятся, и пожилая женщина, которая знает то, чего этим четверым вовек не узнать, потому что они знают умом, даже иногда сердцем, если повезет, а она знает, потому что знает.
Есть такое знание, когда доказывать ничего не надо.
— Ну, Дунаев, — сказал Сапожников, — они хотят гипотезу, понятную ребенку… Ладно, выручай. Есть такая гипотеза. Но я ее на тебе попробую.
— Дурацкая твоя привычка лезть туда, где ты ни хрена не смыслишь, — сказал Дунаев.
— А я и не лезу. Однако есть область, где все смыслят более или менее одинаково. Кроме полных кретинов.
— Какая же это область?
— Область здравого смысла.
— Вот как раз тут у меня большие сомнения, — ухмыльнулся Филидоров.
— Скажи, Дунаев, если два авторитета утверждают противоположное, имею я право не поверить им обоим?
— Можешь. А конкретно?
— Один великий ученый сказал, что свет — это частицы, а другой великий ученый сказал, что свет это волна. — …Я в физике ничего не смыслю.
— Да не в физике, а в здравом смысле, — сказал Сапожников. — Два авторитета не сговорились — можешь ты им не поверить обоим?..
— Так и не сговорились? — спросил Дунаев.
— Фактически нет. Просто порешили считать, что у света есть признаки и волны и частицы. Порешили — и точка.
— Но ведь, наверно, это установили?
— Ага, — сказал Сапожников. — Но не объяснили, как это может быть.
— А ты объяснил?
— А я объяснил.
— Кому?
— Себе, конечно… Жить-то ведь как-то надо? — сказал Сапожников.
— Ну и как же ты объяснил? — спросил Дунаев.
— Свет не иллюзия… — сказал Сапожников. — Это штука материальная. Это установлено. Давление света и прочее. Значит, это какое-то состояние вещества. Значит, должно быть вещество, у которого возникло состояние под названием 'свет'. И у этого состояния две характеристики — он и на волну похож, бежит, как волна, частота колебаний и амплитуда… слово 'амплитуда' понятно?
— Слово 'амплитуда' понятно, — сказал Дунаев.
— Ну вот… он и на частицу похож, свет… бьет порциями, квантами… Слово 'квант' слыхал?
— Слыхал.
— Ты на бильярде играешь?
— Малость.
— Если шары поставить вдоль борта и по последнему вдарить, что будет?
— Первый отлетит.
— А остальные? — спросил Сапожников.
— На месте останутся… А что?
— Ага… — сказал Сапожников. — Остальные стукнутся друг об друга и на месте останутся… По ним пробежит дрожь, то есть волна, а отлетит только последняя порция, то есть шар.
— Квант? — спросил Дунаев.
— Ага.
— Ну и что из этого вытекает?
— А то вытекает, что для того, чтобы последний шар отлетел, нужны промежуточные шары, которые вздрогнут и успокоятся… То есть, чтобы был свет, нужна среда, материя, в которой бы он распространялся… как звук в воде…
Покурили немножко. У Филидорова и Толи были спокойные лица людей, которые видят, как человек идет по карнизу и они не знают, окликать его или нет, поскольку не решили еще, лунатик это или верхолаз. Потом Дунаев сказал:
— А кто эти великие ученые?.. Ну, которые не сошлись характерами?
— Один Эйнштейн, — сказал Сапожников.
— Ого!.. А другой?
