смысле подает самые радужные надежды.
– В смысле дисциплины и послушания? – уточнила Лера. Она чай не пила, таскала из тарелки овощи и салатные листья. Сейчас она жевала петрушку, которая свешивалась у нее изо рта, как у ослика Иа.
Может, именно из-за петрушки всем показалось, что она дразнит розового дядю Володю.
Дядя Володя из розового перелился в красный цвет и отчеканил, глядя поверх Лериной головы:
– Именно в этом смысле, дорогая! Вас с Сергеем это также должно волновать, потому что вы воспитываете девочек, будущих матерей!
– Ну, отцов-то вы уже воспитали, как мы все поняли!
– Арсений – это моя гордость. Даниил гораздо, гораздо более расхлябанный молодой человек. Его захлестнула среда и эта невыносимая компьютерная культура! Он играет в игры!
– Это нормально, – сказал Лерин муж. – Если только он не делает этого сутками.
– Я отвожу ему для занятий на компьютере ровно сорок пять минут. – Дядя Володя окинул родственников победительным взглядом – вот какой хороший и внимательный родитель. – За это время он может сыграть несколько прекрасных партий в шахматы на специальном шахматном сайте! А он играет в войну!.. И мне пришлось принять радикальные меры. Я лишил его компьютера.
– Как?!
– Он же взрослый, – жалобно сказала Тата. – Ему же… сколько? Пятнадцать? Или уже шестнадцать? Как можно лишить его компьютера? Он же не Тюпка!
– Гос-споди, ты все называешь своих детей этими собачьими именами?
– Шурочка, позволь мне закончить. Никакого компьютера. Никаких стрелялок. Ничего такого, что развращает молодого человека.
На лестнице произошло какое-то шевеление, и Тата, задрав голову, посмотрела вверх. По балкону второго этажа, куда выходили двери спален, кто-то прошел и остановился на площадке.
Тата подумала, что детям давно пора спать, и тут же забыла об этом.
– Даниил заканчивает десятый класс и поедет доучиваться в Воронеж.
Лера перестала жевать петрушку.
– Зачем?!
– Моя сестра заведует там школой-интернатом. Даниил, как зарекомендовавший себя не с лучшей стороны, будет там учиться дисциплине и самостоятельности.
– Сдали бы вы его в Москве в интернат, – сказал Сергей и поднялся из-за стола. – Чего в Воронеж-то тащить!
– Ты не понимаешь. Там он будет под присмотром, и потом, чем дальше от Москвы, тем меньше соблазнов!
– Компьютер и в Африке компьютер, не то что в Воронеже! Или вы думаете, что компьютеров нет именно в Воронеже, что ли?! – с досадой перебил Сергей.
Казалось, он хочет сказать что-то такое, чего говорить ни в коем случае нельзя, особенно за семейным столом, и сдерживается только из соображений политкорректности.
А может, потому, что Лера из-под стола показывает ему кулак.
– Да, – сказала мать. – Бедолага. Мальчишки в этом возрасте такие… трепетные. Им так нужны мама с папой, а вовсе не интернат.
– Дорогая, – перебила бабушка. – Я уверена, что родителям виднее. Кроме того, Владимир совершенно прав относительно дисциплины. Она необходима.
Тата думала, что, если бы так получилось и ее муж вдруг сию минуту приехал домой, все моментально встало бы на свои места.
Все ее родственники слушались его, как солдаты своего полкового командира. Впрочем, его трудно не слушаться.
– Все понятно, – подытожила Лера. – Мы воспитываем своих детей неправильно. Мы не отправляем их в Воронеж к сестре нашего дорогого Владимира. Тата, я пойду разбирать постели, а ты убираешь со стола. Дорогие родственники, спокойной ночи, у нас еще куличи!
Однако угомонить всех удалось только к полуночи.
Тата месила плотное, пахнущее сдобой и ванилью тесто, думала о муже, люстре и Ордынке, когда Лера, позевывая, спустилась сверху.
– Пойдем покурим?
– Подожди, я так не могу бросить. Иначе оно опадет!
Лера заглянула в ведро, над которым трудилась Тата. Готовить она никогда не умела и не любила, зато очень любила поесть.
– М-м, как пахнет! Как в детстве! Помнишь, в булочной продавали куличи и они назывались «Кекс весенний»? Из идеологических соображений?
Тата засмеялась.
– Помню.
– А помнишь, бабушка нам говорила, чтоб мы в школе ни в коем случае не рассказывали, что у нас дома пекут куличи? Мы же были пионерками!
– И комсомолками! – подхватила Тата.
Тесто, пухлое, самодовольное, словно улыбалось ей, и Тата улыбалась в ответ.
– Что, вы на самом деле разводитесь?
– Лерка!
– Ну что?
– Никто не разводится. Пока.
– Что значит – пока?
Тата перестала месить тесто, которое сразу перестало улыбаться.
– Я не знаю, – сказала Тата задумчиво. – Что-то случилось, наверное. Мы никак не можем поговорить, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Может, он влюбился?
Тата неохотно пожала плечами.
– Мне кажется, если б он влюбился, я бы знала.
– Тогда, может, ты влюбилась?
Чтобы не смотреть на Леру, Тата посмотрела на тесто, которое теперь хмурилось.
Пасхальное тесто не должно хмуриться. Оно должно только улыбаться! Весь смысл куличей в том, что их нужно готовить… с любовью.
Никакого другого смысла нет.
– Я не знаю, – сказала Тата задумчиво. – Правда, пойдем на крыльцо.
– А твое драгоценное тесто?
– В присутствии куличей, – объявила Тата, – нельзя говорить на скользкие темы!
Лерка фыркнула:
– А что, у нас уже скользкие темы? Или ты, как дядя Володя, считаешь скользкой любую тему, отличную от шахмат?
На веранде было сумрачно и сыро, свет из окна прямоугольниками ложился на широкие доски и на оседающие потемневшие сугробы. Неожиданно потеплело, и влажный ветер казался совсем весенним.
Лера плюхнулась в качалку и вытянула ноги.
– Господи, как хорошо-то! Твой муж – великий человек!
– Почему? – рассеянно спросила Тата.
– Потому что с его деньгами он бы мог тут отгрохать виллу с колоннами и портиками! А он оставил дом столетней давности, только улучшил немного.
Тата вдруг рассердилась:
– Разве он мог вместо этого дома забабахать колонны и портики?! Кем бы он был после этого?
– Татка, что с тобой?
– Я не знаю.
– Ты влюбилась?
Сосны вздыхали, и тяжелые капли падали на крышу со смачным весенним звуком.
