– Раненого солдата, что у вас лежал.
– А откуда известно, что он Вакулин?
– Суду все известно, – пошутил я.
– Не знаю, не знаю... Вакулин... Он мне своей фамилии не докладывал.
Он произнес это, как мне показалось, нервно, даже раздраженно. Он был не такой прошлый раз, не такой спокойный и деловой, как тогда.
Потом спросил:
– Фамилию-то где узнал?
– В военном архиве.
– Только его фамилию сообщили?
– Нет, известны фамилии всех пятерых. Тот, кого вы показали, – Вакулин.
– А из остальных есть кто живой?
– Этого мы пока не знаем.
– Так, – задумчиво проговорил Михеев, – так чего ты спрашиваешь?
– Как Вакулин попал к вам?
– Раненый он был. Привели его два солдата и ушли. Один из них старшина, другой просто солдат.
Я протянул ему фотографию:
– Есть здесь этот третий солдат?
Он надел очки, долго рассматривал фотографию, потом снял очки, положил в футляр, вернул мне фотографию:
– Не могу сказать, ошибиться боюсь. Может, кто из этих, а кто – не помню. Ивана помню, старшину помню, а третьего не помню. А зачем он вам?
– Как – зачем? Выясняем, чья могила.
– Так ведь могила того, кто штаб разгромил.
– Да.
– А штаб разгромил старшина, я ведь говорил.
– Но вы этого не видели.
– Не видел. Только все сопоставление фактов такое. Старшина разгромил, никто другой.
– Допустим, – согласился я, – но где старшина прятался четыре дня?
– Вот этого я сказать не могу.
– Значит, его прятал какой-то местный житель.
– Весьма возможно. Только как этого жителя найдешь, может, нет его и в живых... В войну кто здесь был? Старики или инвалиды вроде меня. Все почти вымерли, и меня скоро не будет. По радио объявляли и в газете писали, может, и придет тот, кто старшину прятал. Вам лучше знать, – заключил он, вероятно предполагая, что я имею отношение к этим объявлениям.
Софью Павловну я застал в той же позиции – у телевизора. Смотрела кинопанораму.
На мой вопрос: действительно ли убитый был такой высокий, как она говорила, ответила:
– И, милый... Как теперь скажешь: высокий был или невысокий. Не стоял ведь, а лежал. Ночью дело было. Помнится мне, яму длинную копали. А может, показалось, что длинную, – я их никогда в жизни не копала, могилы эти. Может, и не такая уж она длинная была. Торопили нас немцы: давай, давай, шнель!..
– Хорошо, – сказал я, – допустим. Ну, а кисет – это точно его?
Она даже обиделась:
– Что же, я свой кисет подсунула? Я не курящая. В молодых годах выкуришь, бывало, в компании папироску, а чтобы махоркой вонять, кисет – да ты что, милый, в уме?
– Возможно, некоторые мои вопросы и выглядят нелепо, вы меня извините, – сказал я, – но очень запутанное дело, и хочется выяснить.
– Чего же тут запутанного? – удивилась она. – Убили солдата, похоронили, сберегли могилку. Теперь вот, говорят, памятник поставили. Хочу пойти посмотреть, да ноги не ходят. Может, кто на машине подвезет...
– И долго тут немцы были?
– С месяц, наверно, были, а то и два, недолго пановали.
Я вышел от Софьи Павловны и во дворе столкнулся с Наташей.
Я далек от мистики. Но если подсчитать шансы «за» и «против» того, что в те несколько минут, что буду пересекать двор, я встречу Наташу, то они будут выглядеть, как единица к ста. И вот, представьте, я с ней столкнулся во дворе.
Но главная мистика заключалась в том, что, идя сюда, я знал, что встречу ее. Хотите верьте, хотите нет, но был уверен, что встречу. И встретил.
– А, Наташа, приветик!
– Здравствуй!
– Как жизнь?
– Спасибо, – ответила она.
– Школьнички уселись за парты?.. Куют процент успеваемости?
Она не ответила.
– В сущности, – сказал я проникновенно, – это лучшее время нашей жизни.
Наташа и тут промолчала.
Она была в темном демисезонном пальто, в беретике, в темных туфельках. Стройная, смугленькая девчонка, к сердцу которой я так и не нашел дороги. Стоишь перед ней, чувствуешь другой, чужой и чуждый тебе мир. И не понимаешь, почему это происходит.
– Чего ты на меня дуешься? – спросил я.
– Я? С чего ты взял?
– Я же не слепой.
Она пожала плечами:
– Я отношусь к тебе, как ко всем.
Она честно сказала, спасибо! Она относится ко мне, как ко всем, то есть никак. А я отношусь к ней не так, как ко всем. В этом разница.
Но развивать эту мысль значило настаивать на том, чтобы она относилась ко мне, как я отношусь к ней. Конечно, любовь должна быть настойчивой, ее нужно добиваться, надо завоевывать женское сердце. Но я не знал, как это делается. Есть такие упорные, настырные ребята, ухаживают, добиваются, даже женятся в конце концов. Но я думаю, что в итоге ничего хорошего из этого не может получиться. Если сразу не возникла обоюдная симпатия, то она уже не возникнет, как ни старайся.
– Кстати, – сказал я, – у меня есть список солдат.
Она не поняла:
– Каких солдат?
– Ну, тех пяти, что на фотографии.
– Да? – оживилась она. – Как это тебе удалось?
Она способна на эмоции! Только не в связи со мной.
– Удалось! Тридцать тысяч курьеров доставили.
– Покажи.
Я показал ей список солдат.
– Отдай его в школу, – сказала она, – ребята этим будут заниматься.
– А ты не будешь?
– Ведь я в десятом, – ответила она, как мне показалось, с некоторым сожалением.
Ах да! Розысками, штабом занимаются восьмые и девятые классы. Десятые классы готовятся достойно завершить полное среднее образование.
Но я был рад, что сказал ей про список. У меня гора упала с плеч, камень свалился с сердца. Я не
– Ну, бывай, – сказал я.
