Деревья на вершине Эттерсберга сочились сыростью и словно замерли в безмолвии, которое окутывало гору, обособляя ее от окружающей местности. Листва, выщелоченная зимними морозами и теперь уже бесполезная, догнивала на земле, поблескивая влагой.
Весна поднималась сюда нерешительным шагом.
Щиты, установленные между деревьями, казалось, предостерегали ее:
«Район комендатуры концентрационного лагеря Бухенвальд. Внимание! Опасно для жизни! Проход воспрещен. Часовой стреляет без предупреждения».
А вместо подписи — символический череп и две скрещенные кости.
Беспрерывно моросящий дождь не давал просохнуть плащам пятидесяти эсэсовцев, которые в этот предвечерний час, в марте 1945 года, стояли под навесом на бетонном перроне. У этого перрона, называемого «станцией Бухенвальд», кончался железнодорожный путь, проложенный от Веймара до вершины горы. Поблизости находился лагерь.
На его обширном, покатом к северу апельплаце выстроились заключенные для вечерней переклички. Блок за блоком — немцы, русские, поляки, французы, евреи, голландцы, австрийцы, чехи, богословы, уголовники… — необозримая масса, командными окриками собранная в гигантский точный квадрат.
Сегодня заключенные тайком перешептывались. Кто-то принес в лагерь известие, что американцы перешли у Ремагена Рейн…
— Ты уже знаешь? — спросил Герберта Бохова староста Рунки, стоявший рядом с ним в первой шеренге тридцать восьмого блока. Бохов кивнул. — Говорят, они создали предмостное укрепление.
В их перешептывание вмешался Шюпп, стоявший за ними во второй шеренге:
— Ремаген? Это еще очень далеко.
Не получив ответа, он заморгал, уставясь в затылок Бохову. На всегда простодушно-удивленном лице лагерного электрика Шюппа, с круглым ртом и круглыми глазами за стеклами очков в черной оправе, отразилось возбуждение от неожиданного известия. Другие заключенные тоже перешептывались, но Рунки прервал их беседу, прошипев: «Тише!» От ворот лагеря приближались блокфюреры, эсэсовцы низшего ранга, направляясь к подчиненным им блокам. Перешептывание замерло, а возбуждение спряталось за каменными лицами.
Ремаген!
Это и вправду еще очень далеко от Тюрингии.
И все-таки. Благодаря решающему зимнему наступлению Красной Армии, которая через Польшу вторглась в Германию, фронт на западе пришел в движение.
Лица заключенных ничем не выдавали волнения, вызванного этим известием.
Люди молча равнялись на впереди стоящего и на соседа, следя взглядом за блокфюрерами, которые обходили блоки и пересчитывали заключенных. Равнодушно, как и в любой другой день. На верхнем конце апельплаца, у ворот староста лагеря Кремер подал коменданту список общего состава лагеря и стал, как полагалось, несколько в стороне от огромного людского квадрата. Лицо его было непроницаемо, хотя мысли — те же, что и у десятков тысяч людей, стоявших позади него.
Блокфюреры давно уже подали коменданту Рейнеботу свои рапорты и нестройными рядами расположились у ворот. Тем не менее прошел еще целый час, прежде чем цифры сошлись. Наконец Рейнебот шагнул к укрепленному на штативе микрофону.
— Приготовиться! Смирно!
Гигантский квадрат застыл.
— Шапки долой!
Заключенные разом сорвали с голов засаленные шапки. У железных ворот стоял помощник начальника лагеря Клуттиг и принимал рапорт от коменданта. Потом он лениво поднял правую руку.
Так повторялось из года в год.
Между тем новость не давала покоя Шюппу. Он больше не мог молчать и, скривив рот, пробормотал в затылок Бохову:
— У начальства-то скоро зачешутся пятки!
Бохов спрятал улыбку в складках неподвижного лица.
Рейнебот снова подошел к микрофону.
— Шапки надеть!
Руки вскинулись! Засаленные шапки, как пришлось, взлетели на головы, с перекосом вперед, назад, на сторону, и заключенные стали похожи на компанию весельчаков. Зная, что военная точность доводит в этом случае до комизма, комендант, по усвоенной им привычке, скомандовал в микрофон:
— Поправить!
Десятки тысяч рук завозились с шапками.
— Кончай!
Единый удар руками по швам брюк. Теперь шапки должны сидеть правильно. Квадрат стоял навытяжку.
Эсэсовцы в своих взаимоотношениях с заключенными игнорировали войну. В лагере все шло по заведенному распорядку день за днем, как если бы время здесь остановилось. Но за автоматическим исполнением этого распорядка бурлил живой поток. Всего лишь несколькими днями раньше Кольберг и Грауденц «пали, героически сопротивляясь превосходящим силам врага…»
Красная Армия!
«Переправа через Рейн под Ремагеном…»
Союзники!
Клещи сжимались!
Рейнебот скомандовал:
— Вещевая команда — в вещевую камеру! Парикмахеры — в баню!
Ничего необычного для лагеря в этом распоряжении не было. Просто, как уже не раз за последние месяцы, прибывал новый состав с заключенными. Очищались концентрационные лагери на Востоке: Освенцим, Люблин…
Бухенвальд, переполненный до отказа, должен был принимать еще и еще. Число новичков росло, как столбик ртути в термометре лихорадящего больного. Куда деть всех этих людей? Чтобы как-нибудь разместить эти массы, нужно было в пределах лагеря найти временные помещения. Людей тысячами загоняли в бывшие конюшни. Вокруг конюшен возвели двойной забор из колючей проволоки, и то, что здесь возникло, стали называть Малым лагерем.
Лагерь в лагере, обособленный, живущий по своим законам. Здесь ютились люди всех европейских наций. Никто не знал, где их родной дом, никто не угадывал их мыслей, и говорили многие из них на языках, которых никто не понимал. Люди без имени и лица.
Из тех, кого отправляли сюда другие лагери, половина умирала в пути или гибла, расстрелянная эсэсовскими конвоирами. Трупы бросали на дорогах. Пересылочные списки не сходились, номера заключенных перепутывались. Какой номер принадлежал живому, какой мертвому? Кому еще было известно имя и происхождение этих людей?
— Разойдись!
Рейнебот выключил микрофон. Гигантский квадрат ожил. Старосты блоков выкрикивали команду. Блок за блоком приходил в движение. Огромное людское скопище растекалось, устремляясь по апельплацу к баракам. Блокфюреры скрылись за воротами.
В то же время к станции подошел товарный поезд, доставивший новую партию заключенных. Не успел поезд остановиться, как вдоль вагонов побежали несколько эсэсовцев, срывая с плеч карабины. Они выдергивали засовы и раздвигали двери.
— Вон, свиньи вонючие! Выходи! Вон!
Прижатые один к другому, стояли заключенные в зловонной тесноте вагонов, и от внезапного притока кислорода у людей кружилась голова. Под крики эсэсовцев они протискивались к выходу и летели кувырком на перрон, падая друг на друга. Эсэсовцы сгоняли их в беспорядочную кучу. Подобно лопнувшим нарывам,
