- Смешной ты человек. Авиация - расчет точный. Мы можем только в темноте лететь. Со светом 'мессера' появляются, встретишь их и... привет родителям.
Они посидели молча, думая каждый о своем. Потом стрелок сказал, тяжело вздохнув:
- А тут приказ: ждите! Командир говорит, давайте еще на сутки задержимся, а из Москвы передают, доставить этого человека немедленно.
Стрелок ушел, а Игорь продолжал сидеть и слушать ночь. Часа через два раздались чьи-то голоса, и сразу же взревели моторы самолета. Муравьев подошел к машине и, уже уверенно поднявшись по трапу, сел на скамейку у борта.
- Все? - пытаясь перекричать шум двигателей, крикнул высунувшийся из пилотского отсека штурман.
- Все! - ответил стрелок.
Машина тряско побежала по полю, металлические скамейки нещадно загремели. Внезапно тряска прекратилась: самолет начал набирать высоту.
Над кабиной опять зажглась тусклая лампочка. И в свете ее Игорь неожиданно увидел немецкую офицерскую фуражку, тускло отливающую серебром. Она лежала в проходе рядом с начищенными сапогами, дальше шли мышино-голубоватые щегольские бриджи.
Перед Муравьевым сидел немецкий офицер. Вернее, нижняя половина была типично немецкой. Вместо кителя с витыми серебряными погонами на белую рубашку была надета кожаная летная куртка.
- Что, - засмеялся незнакомец, - обмундирование мое не нравится? - Он достал из кармана бриджей портсигар, закурил сигарету. - Давайте знакомиться. О вас я кое-что знаю. Вы Муравьев из Московского управления НКВД. А моя фамилия Зимин. Хотите сигарету? Напрасно. Впрочем, дело привычки.
- А вы откуда знаете мою фамилию?
- В отряде сказали. Предупредилли, с кем полечу в Москву. Ну как она?
- А вы давно там не были?
- С тридцать девятого.
- Да все такая же. Конечно, война свой отпечаток накладывает.
- Тяжело было в сорок первом?
- Да как сказать, конечно, нелегко, но...
- А мы переживали очень.
- Ничего. Выстояли. Обстановка в городе нормальная. Театры работают.
- Да ну?! Все?
- Нет, часть эвакуировалась, но я слышал, что и они скоро вернутся.
- Приеду, - мечтательно сказал Зимин, - высплюсь - и в Большой. Большой люблю. А как Третьяковка?
- Эвакуировали.
- Жаль. Ты уж извини меня, спать что-то хочется зверски. За столько лет первый раз дома.
И вдруг Игорь понял, где был этот человек, если даже самолет, везущий его в Москву, становился для него домом. Он глядел, как Зимин пытается устроиться поудобнее, и чувствовал к нему необычайное уважение.
Постепенно в самолете стало почти светло. Это сквозь колпак стрелка проник в салон рассвет.
Опять открылась дверь пилотской кабины, и выглянул штурман:
- Ну как вы тут? Порядок. Через двадцать минут должны дойти.
Не успел он закрыть дверь, как вся кабина наполнилась грохотом, это заработал над головой крупнокалиберный пулемет.
'Напоролись', - подумал Игорь и вспомнил разговор со стрелком. А пулемет над головой неистово грохотал, сыпались со звоном на пол большие гильзы. Машину нещадно трясло. Страха не было. Было неприятное ощущение собственного бессилия, порожденное его непричастностью к бою.
Внезапно прямо над его головой что-то рвануло, и Игорь увидел, как Зимин, согнувшись пополам, валится на пол кабины. Пулемет замолк, салон наполнило дымом. Чей-то голос крикнул:
- Держись. Садимся.
Потом он испытал чувство стремительного падения, раздался треск, и Игорь потерял сознание.
Очнулся он от боли. Раскрыл глаза и увидел лицо пилота, наклонившегося над ним.
- Где сумка? - спросил Муравьев.
- На тебе. Очнулся, слава богу. Встать можешь?
Игорь, опершись руками о росистую траву, поднялся. Ничего не болело, только немного шумела голова. Он огляделся. Метрах в двадцати горел самолет. Штурман перевязывал Зимина. Игорь увидел его закушенную губу и побелевшее от боли лицо, рядом на траве стоял прилаженный на станке пулемет.
- Что делать будем? - спросил он пилота.
- Когда 'мессера' напали, штурман с Москвой связался. До линии фронта километров пятнадцать. Нам дали место, где ждать до темноты поисковую группу. Давай возьмем ребят и двинем потихоньку.
- Надо бы носилки соорудить.
- Нет времени. Понесем на спине. Двое несут, один отдыхает.
Внезапно вдалеке послышался лай собак.
- Быстрее, - крикнул штурман, - чего вы там телитесь!
- Отставить, - хрипло скомандовал Зимин. - Я старший по званию, поэтому приказываю я. Всем отойти. Муравьев, ко мне.
Игорь подошел к лежащему, опустился на колени.
- Слушай меня. С нами вы не уйдите от погони. Мы останемся...
- Нет, - Игорь покачал головой. - Мы вас не бросим.
- Бросите. Еще как бросите. Потому что дело не в нас. Дело вот в этом пакете. - Зимин, сморщившись от боли, достал из внутреннего кармана куртки сверток. - Ты доставишь его вместо меня. Помни, от этого зависит не одна моя или твоя жизнь. От этого зависит жизнь сотен, тысяч людей. И ты доставишь его. - Он устало откинулся на траву, помолчал.
- Запомни, как только перейдешь к нашим, свяжись с комиссаром госбезопасности Новиковым. Запомнил? Повтори.
- Новиковым.
- Расскажешь ему все, отдашь пакет и передашь, что Март ждет пианиста каждую нечетную пятницу. Повтори.
- Март ждет пианиста каждую нечетную пятницу.
- Правильно. А теперь положите нас со стрелком к пулемету, мы им покажем цирк на конной тяге. Постой. Пистолет один оставь... К которому у тебя патронов больше?
Игорь отстегнул кобуру с ТТ, вынул из сумки пять запасных обойм.
А собаки уже где-то совсем рядом. И голоса их звонко неслись над утренним лесом.
- Уходите, - крикнул Зимин. - Слышите? Уходите?
Когда они отбежали примерно с километр, за спиной басовито заработал ШКАС. Ему ответили глухие автоматные очереди. Но голос крупнокалиберного пулемета заглушал их. Игорь остановился, лапнул рукой кобуру.
- Вперед! - крикнул, задыхаясь на бегу, пилот. - Тебе такое доверили! Вперед!
Когда они тяжело бежали по воде ручья, шум боя за их спинами стих...
Часа через четыре штурман достал карту и компас. Он что-то отметил на ней циркулем, посмотрел на солнце, потом на часы.
- Все, командир, вышли.
- Здесь?
- Здесь.
- Мы на месте, - повернулся к Игорю пилот, - теперь надо ждать.
Они лежали молча и ждали темноты. А летний день был, как назло, тягуче-длинным. Казалось, что время остановилось и ночь больше никогда не придет сюда. Наконец, когда солнце приблизилось к готике
