- У меня есть парень, надо его внедрить вместе с ним, - твердо сказал Данилов.
- Кто? - Королев взял ручку.
- Лейтенант Никитин.
- Почему именно он?
- Смелый парень, фиксы золотые. Он вполне сойдет за уголовника, ну а потом дело знает.
- Вот это главное, - обрадовался Королев. - Он семейный?
- Пока нет.
- Прекрасно.
- Что именно? - удивился Данилов.
- Одинокого легче на такое дело посылать, - пояснил ему Серебровский, - если что, терзаться меньше будешь.
- Это не ответ. Какая разница, если мы посылаем человека на смерть. Значит, вина ложится прежде всего на нас, - сказал Данилов грустно. И подумал о тяжелом бремени власти. О тяжести потерь и ответственности, которая ложится прежде всего на плечи командиров.
- Ну так как, Иван Александрович? - спросил его Королев. - Как тебе наш план?
- План-то хорош. Но основные детали нужно доработать на месте, в Барановичах, а с Алтуниным я поговорю. Он где сидит?
- В 'Таганке'. В отдельной камере. Вызвать его? - оживился Серебровский.
- Не надо, я с ним прямо там поговорю.
ДАНИЛОВ И АЛТУНИН
Таганскую тюрьму со всех сторон окружали высокие дома, и Данилов подумал, что это не дело. Из окон виден прогулочный двор, совсем неподходящий пейзаж для тех, кто живет в этих домах. Но ничего, скоро наверняка эти тюрьмы разрушат. Незачем в черте города иметь такие страшилища.
Дежурный по КПП внимательно сверил его документы с бланком пропуска и нажал кнопку. Металлическая решетчатая дверь отъехала в сторону, пропуская его, и немедленно захлопнулась. У окошка дежурного он сдал оружие и получил ключ от следственной камеры.
Идя по темному коридору с потеками сырости на стене, Данилов поражался специфическому тюремному запаху: им были пропитаны стены, двери, пол, окна. Он был неистребим и едок. Данилов не любил бывать в тюрьмах. Каждое посещение их вызывало в нем ничем не оправданную, правда, брезгливую жалость к людям, сидящим в душных камерах. Вчера он посылал в тюрьму Белова, чтобы он навел справки об Алтунине. В его карточке было записано: чистоплотен, вежлив, много читает. Данилов распорядился просмотреть его библиотечный формуляр. Куприн, Лесков, лирика Симонова. Кроме того, в карточку было занесено нарушение режима. По вине надзирателя Алтунин попал в баню с двумя урками, те немедленно захотели его раздеть, и их еле откачали в санчасти. В общем, он оставался верен себе, проводя единую линию поведения.
Алтунин вошел в следственную камеру и улыбнулся:
- Иван Александрович! А я уж и не думал встретиться.
- Гора с горой...
- Да, воистину неисповедимы пути господни, но все они ведут в тюрьму...
- Ну зачем же так мрачно, - Данилов расстегнул планшет, достал бумаги, - мне кажется, что сегодня я смогу вас обрадовать.
- Чем же? - Алтунин печально посмотрел на него.
- Вот какое дело, Вадим Гаврилович, в своих показаниях вы пишете, что убили лейтенанта Мирошникова Вячеслава Михайловича. Так его звали?
- То, что Слава, помню, а отчество забыл.
- Далее вы показываете, что застрелили его в районе Стрийского парка. Так?
- Так.
- Ошибаетесь.
- Я был пьян и писал со слов 'дружков', - с горечью ответил Алтунин.
- Вот копия сводки Львовского НКВД за 1-2 июня 1941 года. В эти два дня не было зафиксировано ни одного убийства. А теперь прочитайте показания подполковника Мирошникова. Прошу.
Алтунин взял бумаги и начал медленно, словно по складам, читать. Потом поднял на Данилова остановившиеся, полные тоски глаза.
- Значит?..
- Именно. Скрыпнику, кстати, его настоящая фамилия Крук, необходим был пилот, который помог бы ему бежать за границу...
- Значит, Зося...
- Да, все так. Они сначала споили вас, а потом, подавив волю, запугав долгами, сделали из вас, Вадим Гаврилович, преступника. Мы сняли с вашей совести самое тяжкое обвинение - убийство товарища. Но остались еще ограбление магазина, дезертирство, соучастие в грязных спекуляциях Судинского, незаконное ношение орденов и оружия.
- Я готов, - спокойно ответил Алтунин и твердо посмотрел в глаза Данилову, - я не знаю, как благодарить вас. Убийство Мирошникова камнем лежало на моей совести...
- Нет, Алтунин, вас мучает другое, - перебил его Данилов, - вы слишком поздно поняли, куда завел вас ваш эгоизм и себялюбие. Вы жили по принципу: лучше пять минут быть трусом, чем всю жизнь покойником. Это мучило вас. Потому что в основе своей вы человек храбрый и честный. Ослабив волю, вы поплыли по течению бездумно, как коряга, сброшенная трактором в реку, не задумываясь, куда прибьет вас вода.
- Зачем вы мне это говорите? - Алтунин взял папиросу, жадно затянулся. - Неужели так приятно топтать лежачего?
- Топтать? Нет. Я хочу, чтобы вы на время абстрагировались от прошлого. Представили себя вновь капитаном Алтуниным, а не зеком из камеры 287.
- Зачем? - Алтунин полоснул по нему глазами, словно очередью из автомата.
- У вас есть шанс. Но для этого вы должны помочь нам.
- Давайте, Иван Александрович, расставим точки над i. Если бы вы не дали мне этого эфемерного шанса, я все равно бы помог вам.
- Вот и прекрасно, - Данилов поймал себя на чувстве радости. Неужели он доволен ответом Алтунина? 'Нет, - подумал он, - меня устраивает другое. Алтунин согласился, а это единственный шанс, который поможет ему вновь стать человеком'.
ДАНИЛОВ, КОРОЛЕВ,
СЕРЕБРОВСКИЙ, АЛТУНИН
Он вошел в кабинет совершенно спокойно, будто не на беседу, от которой во многом зависела его судьба, а в гости пришел он сюда. На нем опять был китель с золотыми погонами, на груди рубиново переливались ордена.
Не доходя шагов десяти до стола, Алтунин по-уставному приставил ногу и вытянулся:
- Здравия желаю, гражданин генерал.
- Ну зачем же так официально, - Королев с нескрываемым любопытством рассматривал его, - давайте проще. Меня зовут Виктор Кузьмич, с Иваном Александровичем вы знакомы, с Сергеем Леонидовичем тоже. Так что присаживайтесь, Вадим Гаврилович.
- Если полицмейстер говорит 'садись', то как-то неудобно стоять. Алтунин сел.
- Ну вот, - добродушно проговорил Королев, - мне кажется, что у Аверченко есть более удачные остроты.
- Приятно услышать, что генерал милиции не чужд изящной словесности, Алтунин покосился на папиросы, лежащие на столе.
- А вы думали, Вадим Гаврилович, что мы как тот околоточный у Дорошевича: 'держать и не пущать'?
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
И сразу почувствовали себя свободно, потому что разговор с первых же минут начался легкий и доверительный.
