Вся беда, все мучения состояли в том, что Алина как бы оглохла. Она напрягала последние силы мозга, но услышать не могла ничего: ни слов, ни шума проезжающих за окнами «Трембиты» автомобилей, ни уж тем более поскрипывания тряпки о стекло – бармен, убитый больше года назад, спокойненько стоял за стойкою, протирая бокалы, пока в служебном кабинетике, том самом, где три месяца тому увидела Алина мертвого Коляню, Коляня живехонький орал на Мазепу, жалкого, понурого, даже не пытающегося возражать. Это было ужасно обидно: видеть, как тот орет, и не слышать, что орет, не понимать…
Алина мучительно трет лоб ладошкой. Чье-то незнакомое расплывающееся лицо склоняется над нею, какая-то белая тень маячит вдали… Алина снова смыкает воспаленные глаза в надежде, что она, перекрыв один канал поступления информации, зрительный, активизирует другой, слуховой. Но ни слуховой не активизируется, ни зрительный не перекрывается.
…Коляня, закончив разнос, что-то приказывает Мазепе, вот именно приказыв'ает, и это особенно странно, потому что Алине до самого этого момента трудно даже вообразить было, что Мазепе кто-нибудь может приказывать, особенно Коляня. Но факт есть факт: Мазепа покорно выслушивает, разве что позою пытаясь сохранить иллюзию собственного достоинства, после чего Коляня открывает ящик стола, передает капитану – рукояткою вперед – маленький «зауэр».
И Мазепа пистолет принимает!
– Все дело в том, что я ужасно люблю хорошее оружие, – эту фразу Алина вдруг слышит отчетливо, но зато зыблется, размывается, исчезает зрительннй ряд, и не разобрать никак, где и кому, собственно, признается капитан в странной своей любви к орудиям смерти-: Алине ли в ее прихожей или Коляне в «Трембите»?..
Алина уж и сама не знает, что лучше: видеть, но не слышать, или нао борот. Лучше всего, конечно, и то, и другое, но так не выходит, не выходит даже по своей воле переключаться из одного режима в другой. Сейчас нот снова пропадает звук, но изображение становится четким.
…«Трембита», главный зал, и капитан с веселой, дружелюбной улыбочкою подходит к бармену, и тут уже абсолютно не важно, что звук пропал. Мазепа явно несет шутливо-легкомысленную чушь. И суть, разумеется, не в ней, а в том, что спустя некоторое, совсем недолгое, время мгновенно выхватывает он из кармана «зауэр». Но до выстрела дело не доходит.
Какой-то сбой, трещинка возникает в видении, и оно соскальзывает назад, снова к тому моменту, когда мгновенно выхватывает Мазепа «зауэр» из кармана и еще раз выхватывает, и еще, и еще… Алина пытается сдвинуться с мертвой точки, разрушить дурной этот цикл, дурную бесконечность, кольцо Мебиуса, змею, кусающую себя за хвост. Но вместо этого возвращается почему-то назад, в директорский кабинет, и видит Коляню с телефонной трубкою в руке, прислушивающегося к двери.
Судя по его реакции, кольцо разомкнулось, выстрел прозвучал-таки. Коляня набирает короткий номер. Алине удается даже разгадать его: ноль-два…
Удается и вернуться в ресторанный зал, где бармен с пробитым лбом уже валяется на полу, а Мазепа со странной улыбочкою палит по бутылкам, по панелям, по витринным стеклам, пока не кончаются патроны.
– Господи! – шепчет Алина в бреду. – Какая чушь! Какая неимоверная чушь! – И открывает глаза, видит перед собою незнакомое лицо человека с трубочками стетоскопа в ушах. Поясняет ему: – Смысла, главное, ни на йоту. Витрины-то были побиты автоматом. – И снова откидывается на подушку в беспамятстве.
…Коляня, расплачиваясь за выполненную работу, бросает на стол тугие пачки купюр. Мазепа же, краем глаза отслеживая-пересчитывая их, поигрывает маленьким «зауэром», перепасовывает из одной своей сильной, широкой ладони в другую.
– На службе у уголовника? За деньги?
– Нет! – мотается по подушке голова Алины. – Нет!..
– Да, – мягко, но очень уверенно, с большой силою убеждения произносит Шухрат Ибрагимович и сжимает ее руку.
Алина снова открывает глаза.
– Мужчина, принесший торт, не может сделать зла даме, – улыбается Шухрат Ибрагимович, скосом глаза показывая на сервировочный столик возле кровати, на котором расположился огромный, великолепный торт, произведение кулинарного не ремесла, но искусства. – Вы, надеюсь, уже поняли, что находитесь дома, что все хорошо. И не спрашивайте, ради Бога, как, мол, вы сюда попали. Помните анекдот про таксиста с топором? Где взял, где взял? Купил. И с калитаном, с женихом вашим, все в порядке: захватил банду под Ужгородом, первые допросы ведет прямо там, по свежим, как говорится, следам. Полагаю, что к его приезду вы полностью и оправитесь: слава Богу, обморожений не оказалось. Свадьба, так сказать, состоится в срок. И как это, – хлопает с размаху Шухрат Ибрагимович себя по жирным ляжкам, – как это только мне в голову пришло – попросить у знакомого из «Трембиты» колбаски; знаете, украинской, с печенкой и салом, детишкам в гостинчик! Ниночка пошла с вами поконфиденциальничать, и что-то ее отвлекло. И она попросту забыла про вас. Женское легкомыслие. Если б не колбаека для детишек… – С кухни донесся свист. – О! – обрадовался Шухрат Ибрагимович. – Как раз и чайник поспел. Ничего, что я взял эти чашечки? Извините, сейчас. – И скрылся.
Алина вскочила с постели, схватила халатик, набросила, стала застегиваться – появился Шухрат Ибрагимович с чайниками, большим и заварным.
– Встали? Прелестно. Все-таки очень дешево отделались, оч-чень! От души рад. Тогда уж присаживайтесь, коль встали, – и пододвинул к сервировочному сто лику еще один стул. – Чтобы не вышло картины: Белинский у постели умирающего Некрасова. Или как там, наоборот?
Шухрат Ибрагимович разрезал торт на сектора, один положил на тарелку Алине, другой – прямо себе в рот, сжевал с аппетитом, запил чаем. Алина, уже несколько в себя пришедшая, дерзко поглядела на незваного гостя и тоже отправила в рот кусочек кусочка, отрезанный ложечкою.
– Ого, даже аппетит проснулся! – восхитился представитель пресс-центра. – Я-то, честно говоря, рассчитывал псе это великолепие, – окинул торт широким жестом, – на себя. Шучу, шучу, конечно. Но вообще одолел бы запросто. Ладно, Алина Евгеньевна, шутки в сторону: утолив первый голод, перейдем к беседе. Дело в том, что ваш очаровательный… Нет, не то! Видите, не кокетничал, просто плохо, плохо дается мне стиль. Неточное словечко, а я все же беседую с мастерицею пера. Наш блестящий жених – так вернее, правда? – вел какие-то свои игры, минуя нас. Он, видите ли, индивидуалист, одинокий волк, как вы сами изволили при нашей первой встрече гениально заметить. А в нынешнее время, да еще в таком государстве… Мы вот и возмечтали, что вы… Нет-нет, сами того не подозревая, ничего дурного мы о вас и не думали. Возмечтали, значит, что вы поможете нам разобраться в некоторых деталях…
– Не помогу! – отрезала Алина. – Вам-то уж точно не помогу!
– А кому поможете? Органам прокуратуры? Комитету государственной безопасности? Ах да, я и забыл: у вас есть орган повыше – демократическая общественность. Но если вы обратитесь к ней через столь в последнее время свободную, что даже мы не всегда можем ее контролировать, нашу прессу, дело-то все равно кончится либо прокуратурою, либо выше именованным комитетом.
– Никому я не помогу! – заполнила Алина паузу со всем возможным презрением в голосе.
– Вот и мне так в последний раз показалось, – согласился Шухрат Ибрагимович.
– И вероятно, Ниночке? – поспешила поинтересоваться Алина.
– Это уж я не в курсе, – улыбнулся гость. – А мне лично, повторяю, так показалось и очень понравилось.
– Даже понравилось?
– А вы как думали? Мы тоже, так сказать, умеем ценить. Может быть, даже и в особенности умеем. Ну расследование-то мы провели своими средствами. Параллельно с вами. Как только поняли, что не поможете, сразу же и начали проводить. И знаете, что выяснили? Что нашего директора застрелил капитан Мазепа. Ну из «Трембиты». Не делайте больших глаз, у вас плохо получается. Слишком вы девушка по натуре искренняя, редкая для нашего фальшивого времени. – И как бы а скобках добавил: – Комплимент.
– Спасибо, – отозвалась Алина.
– Но застрелил, – продолжал Шухрат Ибрагимович, – совершенно, на наш взгляд, справедливо. То есть даже повышенно справедливо: за такое же преступление директор сам, собственноручно наказал
