его, говорю, что нам с ними будет неинтересно, мы — люди решительного действия, мы ходим не с кукишем в кармане, а с маузером. И сразу я понял, что сказал не так, особенно про маузер. Но было поздно, и Новицкий в тот раз вопрос о связи с вами больше не поднимал. Однако спустя две недели он опять поставил вопрос о связи с вами, и я окончательно понял, что плохо веду игру, в чем честно и признаюсь, — не оказался на уровне в вопросе тактики. Но главное все же в том, что я нашел эту организацию «ЛД» и установил связь с Новицким, который является одним из ее руководителей». «Но теперь какой-то ход нужно сделать с вашей стороны, чтобы Новицкий видел наш интерес. С его стороны интерес есть, и настолько, что он помог мне разжиться важными документами для наших друзей…»
Закончив, наконец, чтение, Савинков долго разговаривал с Мациевским, подробно выспрашивал его, как выглядел, как держался Зекунов. Савинков не зря сделал Мациевского начальником конспиративной службы — знал его давно как человека строгого и точного во всем, что он делал. Ответы Мациевского успокаивали. Очень хотелось верить, что дело перед ними чистое и радостное, но одновременно уверенность Мациевского вселяла тревогу — Савинкову казалось, что это опасно парализует его бдительность… И он снова и снова пристрастно допрашивал.
— Обо всем этом — никому ни слова. Сразу же съездите в Вильно, — сказал он, прощаясь, Мациевскому, — поизучайте Фомичева — не написал ли ему Шешеня что-нибудь по-родственному. И все внимание сейчас — этому делу.
Мациевский с готовностью кивал своей удлиненной лысеющей головой — он ощущал себя входящим в большую историю.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Зекунов выполнил все, что ему было поручено, и благополучно вернулся из Польши в Москву.
Теперь к поездке в Польшу готовился Андрей Павлович Федоров.
На зимнем Смоленском бульваре почти каждый день можно было видеть двух мужчин, которые медленно прогуливались или сидели на скамейке, вели негромкую беседу. В мужчине небольшого роста, одетом в короткий романовский полушубок, без труда можно было узнать Зекунова. А его постоянным собеседником был Федоров, узнать которого было уже трудно — у него отросли черные усы и бородка, совершенно изменившие его лицо.
В это солнечное утро они разговорились, сидя на скамейке, жмуря от солнца глаза. Тепла от этого солнца не было, наоборот, казалось, что от голубого снежного блеска становилось еще холоднее. Рядом с ними маленькие краснощекие детишки бесстрашно кувыркались на ледяной горке, их няни и бабушки, укутанные в платки, сидели на скамейках, и над ними вился белый парок — след их оживленной беседы о превратностях жизни. Зекунову в добротном полушубке было тепло, а Федоров в своем коротком драповом пальто мерз изрядно. На его клинообразной черной бородке, с которой он еще не научился как следует обращаться, белели сосульки, и он отдирал их, морщась от боли.
— У капитана Секунды я подметил сволочную привычку, — негромко говорил Зекунов. — Вот смотришь ему в лицо — глаза у него такие добрые, ласковые, красивые ямочки на щеках так и играют от улыбки. И вдруг — цап! И он ставит тебе подлый вопрос. И тогда в глаза ему лучше не гляди — они у него уже как у бешеной овчарки…
— Так… так… — отвечал Федоров. — Вы у Философова дома были? Как у него квартира обставлена, богато?
— Какое там богатство… А главное, все какое-то неухоженное, нежилое, пылью покрытое. Да и сам он всегда будто только что из постели выскочил и спал в одежде. Но есть и у него своя хитрость: он говорит тихонько, небрежно, словно речь идет о чем-то совсем незначительном, а на самом-то деле он в это время щупает тебя по самым главным вопросам. Я таких тихих боюсь больше, так что у Философова я напирал на то, что являюсь только курьером, и предпочитал молчать. А вот Шевченко — тот по характеру совсем другой…
— С Шевченко все ясно. Еще — о капитане Секунде…
Они беседуют час, другой, и никто не может подумать, что здесь, на скамейке Смоленского бульвара, идет очень важная работа.
А вечером Федоров в кабинете Артузова держит экзамен на готовность к поездке.
Один экзаменатор сидит за столом. Это Артузов. Он снял неизменный френч и повесил его на вешалку. Галстук, повязанный большим узлом, отпущен, и ворот фланелевой рубашки расстегнут. Второй экзаменатор, Пузицкий, сидит рядом с Артузовым, но он непоседлив, то и дело вскакивает и, вороша рукой свои пышные рыжие волосы, вышагивает по узкой полоске между столом и стеной. Вот он остановился за спиной Федорова.
— Ваш первый рубеж — капитан Секунда. Как вы проходите рубеж?
— Во всяком случае, капитан Секунда моему появлению будет рад, — отвечает Федоров.
— Нет, он рад не будет, — качает головой Артузов. — Вы придете к нему с пустыми руками, ведь на этом этапе деятели «ЛД» еще против всякой связи с иностранными кругами.
— Я ему рассказываю о нашей организации, и он должен почувствовать… — говорит Федоров, но Пузицкий останавливает его новым вопросом:
— А зачем вы это ему рассказываете?
— Чтобы его заинтересовать.
— С какой целью, если вы против всякой опоры на иностранные круги?
Федоров молчит, делает какие-то пометки в лежащей перед ним тетрадке.
— В конце концов моя главная цель — Философов.
— Что вам нужно от Философова? — спрашивает Артузов.
— Политическая консультация. И только…
— Ерунда! Чушь! — воскликнул Пузицкий, взмахивая руками за спиной Федорова. — За консультацией едут к известным специалистам. Кто для вас такой специалист? Философов? Чушь. Он умный человек и знает меру своей популярности среди российских просторов.
— Но мне о нем рассказывал Шешеня…
— Это значит, что вы уже посвятили Шешеню во все свои дела. Не рано ли? — спросил Артузов. — А кроме того, Шешеня для вас и для Новицкого не авторитет.
Федоров молчит, он видит незащищенность своей позиции и ждет помощи от старших товарищей. Но они тоже молчат.
— Может быть, сделать так… — нарушает молчание Артузов. — Вы приехали в Польшу с наивной уверенностью повидать самого Савинкова, который, конечно, ни в каких рекомендациях не нуждается. Это фигура бесспорная. Вы верили в легкую возможность встречи с ним. Эта ваша наивность будет в духе некоторой наивности всей вашей организации «ЛД». И тем больше ваше разочарование, что вы Савинкова не увидели. То, что они вам сразу его не дадут, за это можно поручиться. Но они захотят узнать от вас об «ЛД». Как вы себя поведете в этом случае?
— Надо будет раздразнить до предела их интерес к «ЛД», но ответы мои должны быть скупыми, и на них должна лежать тень разочарования по поводу крушения наивной мечты увидеться с Савинковым. Сделав этот посев в их умах, я уеду. Они о моем визите доложат Савинкову, и, таким образом, химическая реакция раздражения их любопытства достигнет тех пределов, которые нас больше всего интересуют.
— Это можно принять за основу, — отвечает Артузов. — Но вернемся к капитану Секунде. Что все же произойдет здесь?
— Перевербовка Зекунова, как и деньги, присланные капитаном Шешене, говорят о большой заинтересованности поляков. Мы знаем, чем она вызвана. И теперь Секунда будет жадно смотреть мне в руки, но, увы, я его разочарую — мне нужен Савинков, и других дел у меня в Польше нет. Но для того чтобы закрепить нашу «ЛД» за собой, капитан Секунда будет готов сам свести меня за ручку к Савинкову…
— Не лишено, не лишено… — тихо произносит Артузов.
— А почему Шешеня, черт его побери, получив от Секунды деньги, не шлет ему новые разведматериалы? — спрашивает Пузицкий.
