ему положительно нравится.
— Как живет Москва?
— Нэп сделал жизнь Москвы странной, я бы сказал, призрачной. В городе есть все, продаются даже бананы, а в ювелирных магазинах — брильянты. И абсолютно все покупается. Очень хотелось, чтобы покупали только большевики. Но увы, они, пожалуй, самая непокупательная часть населения, у них очень жесткий так называемый партмаксимум жалованья, на которое за ананасами не разбежишься. Наибольшей покупательной способностью обладают ремесленники и рабочие высоких квалификаций. Еще военспецы и специалисты из трестов, из нэповских фирм… — отвечал Федоров и видел, с каким напряженным интересом слушал его Савинков. — Вообще следует заметить, что нэп совсем не такая смешная и нелепая затея, как об этом пишут в западной печати, особенно в русской… — продолжал Федоров, но Савинков перебил его быстрым вопросом:
— Откуда вы там можете знать, что пишут здесь?
— Наиболее глупую писанину большевики цитируют в своих газетах; кроме того, члены нашей организации, причем многие, ездят за границу в служебные командировки, привозят оттуда газеты и различные издания, — услышал Савинков неторопливый, полный скрытого яда ответ. — Так вот, не так все глупо, — дескать, сперва буржуазию уничтожили, а теперь сами ее воссоздают. Во-первых, никто буржуазию не уничтожал, у нее только отняли самовольно захваченную ею материальную власть над страной. Промышленность и торговлю в свои руки взяло государство. И когда оно это сделало и тем исключило возможность реставрации материальной власти буржуазии, большевики решили допустить ограниченную деятельность буржуазии в сфере государственной экономики, обложив ее громадным, сдерживающим ее мечты налогом. И теперь эта буржуазия вольно, а главным образом невольно участвует в укреплении экономики большевистской России. Попробуйте откажите после этого в недюжинном уме Ленину! А что пишут западные газеты? Как говорят в Москве, бред сивой кобылы.
Савинков даже не улыбнулся. Он держал в кулаке свой до синевы выбритый подбородок и смотрел куда-то мимо Федорова. И вдруг, отняв руку от лица, спросил:
— Неужели смерть Ленина ничего не изменила?
— Как не изменила? Во главе страны не стало почти религиозно уважаемой фигуры, и это изменение весьма заметно и весьма существенно. Но если говорить о самой жизни, то в ней никаких радикальных перемен не произошло. Большевики ведут сейчас так называемый ленинский призыв в свою партию, и, судя по всему, в их сети попадут многие тысячи доверчивых и сентиментальных людей. Кстати сказать, мы приказали нескольким десяткам своих людей вступить в их партию… Хотим лучше знать, чем они там занимаются…
— Это резонно, — сказал Савинков и неожиданно спросил: — Вы бываете в ресторанах?
Когда-то Азеф хвастался ему, как по одному вечеру, проведенному в ресторане, он определяет пульс всей жизни в стране. Федоров несколько удивлен вопросом и отвечает не сразу.
— Вообще-то я до этих мест не охотник, — говорит он, — но вот нынешний год по новому стилю мы встречали в ресторане отеля «Националь».
— «Националь»? — воскликнул Савинков, оживляясь. — О! Знаю! В марте восемнадцатого года в этом отеле я встретился с чехословацким деятелем Масариком. У нас с ним был очень… серьезный разговор. Мы говорили о Ленине. И вот только мы окончили разговор, простились, я иду по коридору отеля, и навстречу мне идет… Ленин. Это было как мистика! И я, знаете, не выдержал, остановился и повернул обратно. А оказалось, в те дни Ленин просто жил там…
— Да, действительно очень интересно, — сказал Федоров, не проявляя особенного интереса, и продолжал: — Так вот, в «Национале» водка лилась рекой, берега ее были выложены балыком, икрой и прочими деликатесами. И, глядя, как воинственно пьянствует нэповская публика, мы смеялись: как при царе-батюшке! А между тем, увы, совсем не как при том батюшке. Где-то около двух часов ночи, когда советские купчики были в полном разгуле, в зал вошли два милиционера. Сразу стало тихо, как на кладбище… — Федоров улыбнулся, добавил: — Это для них были уже не городовые, которых они могли купить за пятерку.
Фомичев, молчавший до сих пор, подал голос.
— Это все правда, Борис Викторович, — сказал он. — И про балык и про икру. И магазины полным- полны товарами. Я первый раз увидел — со злости зашелся.
«Да, мы существуем в мире самодельных иллюзий, — подумал Савинков и решил: — Хорошее название для передовой статьи — «В мире самодельных иллюзий…» (Статью с этим названием он вскоре написал, и она вызвала шум в западной печати — русские эмигранты-монархисты обвинили его в приукрашивании советской действительности. Но настоящие хозяева Савинкова — разведки Англии и Франции — увидели за этой статьей лучшую, чем у других, осведомленность Савинкова о положении в России.)
Как ни старался Савинков соблюсти свой план — разговор не получался ни легким, ни беспечным, и затягивать встречу не стоило.
— Вы, я вижу, устали с дороги, — сказал он. — Идите к себе в отель. Это совсем рядом, номера там заказаны. Отдохните, погуляйте по городу, завтра мы продолжим.
Савинков вышел из-за стола и стал в отдаленье, давая понять, что прощальных рукопожатий не будет. На лице у него улыбка, и он так сжал зубы, что около висков вспухли желваки, отчего складки возле рта прорезались еще глубже. Он покачивался с носков на пятки и с удовольствием наблюдал, как элегантно спадали его идеально отглаженные брюки на светло-бежевые модные тупоносые туфли. Он расстегнул пиджак, сшитый на английский манер, с накладными карманами, и засунул под него за спиной руки. Сдержанно поклонившись, Федоров быстро направился к двери, но не к той, что ведет в переднюю, а к той, за которой был Павловский. Федоров уже давно решил таким способом проверить, есть ли свидетели их беседы. Савинков, конечно, не бросился ему наперерез, но по тому, как он громко крикнул: «Не туда! Правее!», Федорову все стало ясно. Он извинился и направился к двери в переднюю…
Когда Федоров и Фомичев ушли, из своей засады появился Павловский.
— Не нравится он мне, — сказал он.
— Пожалуйста, конкретно, — строго потребовал Савинков.
— Кажется, успехи большевиков доставляют ему удовольствие.
Слова Павловского поразили Савинкова — он сам во время разговора с Федоровым подумал то же, но как-то не остановился на этом.
— Вся беда наша, Сергей Эдуардович, в том, что мы привыкли видеть Россию такой, как нам хочется. А она иная, Сергей Эдуардович. И наш гость в отличие от нас хорошо ее знает, ибо там живет.
Павловский упрямо повторил свое:
— Ему нравятся успехи большевиков.
— Ерунда, Сергей Эдуардович! Он говорит правду, что Россия большевиков укрепляется, а вам это не нравится. Но наш взаимный зондаж только начинается. Завтра мы встретимся с ним в «Трокадеро». Будьте в соседнем зале. И если я выйду из-за стола и пройду через ваш зал — действуйте.
Утром в ресторане «Трокадеро» переговоры продолжались. Савинков и Федоров сидели в уютной нише за столиком на двоих, и перед ними за окном была маленькая уютная площадь. В этот утренний час, усеянная голубями, она была безлюдна. Недалеко от окна стоял старенький автомобиль «рено»…
— Что вы хотите от меня и моего союза? — начал Савинков.
— Собственно, нам нужен только ваш, именно ваш совет, — не сразу ответил Федоров. — Наша организация «ЛД», то есть либеральных демократов, попала в своеобразный цейтнот. Пока мы накапливали силы, все было не так сложно и даже самодельная конспирация оберегала нас от неприятностей, а объективные условия продолжали толкать в нашу организацию все новых и новых представителей интеллигенции. Но встал вопрос о переходе от накопления сил к действию, и тут перед нами разверзлась пропасть незнания практики политической борьбы. В Варшаве Дмитрий Владимирович Философов смеялся над нашими изданиями, посоветовал даже не показывать их вам, чтобы не вызывать вашего гнева. Я же совершенно спокойно принял его иронию и так же спокойно принял бы ваш гнев. Не наша вина, а наша беда, что у нас в центральном комитете нет ни одного человека с опытом политической деятельности. Все крупные политические деятели, которых мы знаем, находятся за границей, и их цель — реставрация в России монархии. А мы считаем, что век монархии отошел в прошлое. Наши надежды сошлись на вас. Но, —
