куражиться и не отвечал на вопросы Пиляра.
Мысль о побеге пришла ему в голову, когда он мылся в бане и увидел в стене над печью шевеленый кирпич. Он тотчас вынул его из стены и завернул в мочалку, а потом вынес в раздевалку и положил под свое белье. Пока одевался, у него созрел план дальнейших действий. Он был в бане один. Конвоировал его красноармеец примерно его роста. Выбрав момент, он кирпичом ударит конвойного, быстро оденется в его форму и пойдет к выходу на улицу, который он запомнил, когда шел в баню. План был, прямо скажем, наивным, да и сам Павловский мало верил в успех, но вся его натура звала к действию, хоть к какому- нибудь, но действию…
Конвойный стоял у дверей раздевалки и наблюдал, как Павловский одевался. Но он не заметил, как заключенный, уже вставая, чтобы идти, ловко переложил кирпич в свое полотенце и зажал его под мышкой. Конвойный открыл дверь перед Павловским и сам чуть отступил в сторону. В этот момент Павловский молниеносно повернулся к нему и ударил в лоб кирпичом. Он не думал, что сразу убьет конвойного, и рассчитывал, что первым ударом он его только оглушит и втащит в раздевалку. Но если в предбаннике конвойный очнется слишком рано, тогда у него другого выхода не будет — придется его прикончить.
Но все произошло иначе: конвойный не упал, а рванулся во двор и громко закричал. Во двор тюрьмы выбежали люди. Павловский в это время кинулся обратно в баню, забросил кирпич на печку, вернулся в раздевалку и сел на лавку. Бойцы тюремной охраны долго остерегались входить в темный предбанник, считая, что Павловский находится там в засаде, и требовали, чтобы он сам вышел во двор. Но тут появился Сыроежкин.
— Чем он тебя ударил? — спросил он конвойного, все лицо которого стало сплошным синяком.
— Вроде свинчаткой, — ответил боец.
— Ты уверен? — усмехнулся Сыроежкин и спокойно вошел в предбанник.
— Кончай спектакль, выходи кланяться, — сказал Григорий, и были в его голосе какая-то озорная сила и беспощадность.
Павловский послушно поднялся. Проходя мимо Григория, он оглянулся.
— Трус, а еще полковник, атаман божьей матери… — сказал, точно плюнул ему в спину, Сыроежкин и не сдержался, выругался…
После неудавшегося побега Павловский рассказывал все без утайки о себе и называл сотни имен других бандитов, в разное время совершивших преступления против Советской страны. Выборочная проверка нескольких сообщенных им фактов показала, что он говорит правду. Он дал убийственные показания о Философове, Шевченко, Дерентале и о других деятелях из ближайшего окружения Савинкова. Рассказал о преступной деятельности брата Бориса Савинкова, Виктора, но о самом Савинкове отказался говорить наотрез:
— Он для меня бог, и обвинять его в чем-либо я не имею права.
— В вашем положении смешно говорить о каких-то правах, — возразил ему Пиляр.
— Я не могу… не могу… Пишите все его дела мне, и я буду счастлив понести за них наказание…
Пиляр видел, что он все-таки на что-то надеется и на этот случай хочет остаться чистым хотя бы перед Савинковым, чтобы потом, при возможной встрече, сказать ему, что он давал показания на других только ради того, чтобы выиграть время и найти способ спасти вождя.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
«Дорогой дедушка![12]
Вместе со всеми и Вы, должно быть, дивитесь, что от меня столько времени нет никаких писем, но Вы должны понимать, что приходится ждать оказии, так как обычная почта существует не про нас.
Пока я все время нахожусь в Москве и считаю это полезным для нашего дела. Не считая себя, как Вы знаете, склонным ко всяческой политике, я все же вижу, что мы здесь выглядим хуже, чем могли бы выглядеть. Но нельзя требовать от гуся, чтобы он исполнял обязанности лебедя.
А дело перед нами лебединое. Конечно, слава Леониду, что он открыл этот великий источник, но все же истина в том, что не мы шли к нему, а он пробивался к нам, испытывая в нас острую надобность. И только этим следует объяснить, что уже столько времени источник покорно идет по руслу, которое мы ему предоставили, хотя имеет он право на русло куда более широкое и глубокое. [13]
Я делаю, что могу, для углубления русла, встречаюсь с людьми, которые руководят «ЛД», пытаюсь дать им понять, что у нас есть уровень куда повыше того, который они видят в Леониде, и др. Но я трезво сам знаю, что и я никогда не славился способным вести политику. Тем не менее я вижу, как они льнут ко мне, стараются видеться именно со мной и говорят мне гораздо больше и более доверительно, чем Леониду. Объективно замечу, что Леонид сам не задается и довольно трезво оценивает свои возможности и сейчас, когда я сел писать это письмо, просит меня передать вам и его просьбу — чтобы сюда приехал человек достаточно авторитетный для здешней ситуации. А меня он пока что просто умоляет быть возле него и продолжать работать на дело нашего контакта с «ЛД». Однако я поступлю иначе. Я отыскал своих близких родственников на юге России. Аркадий Иванов уже там, и все они зовут меня приехать, чтобы сделать великолепный экс[14] для нашего общего дела. Так что в самое ближайшее время я выеду туда. Хотя мне очень хотелось бы ехать совсем в другую сторону и повидать всех вас. Но если бы я это сделал, то только для того, чтобы взять кого-нибудь из вас за шкирку и притащить сюда, где совершаются конкретные и большие дела или, во всяком случае, назревают. Честное слово, у вас там уже пропала вера во все светлое — по себе это знаю, когда существовал в ваших непролазных болотах. А здесь ведь находится тот самый народ, которому мы без устали клянемся в верности, и именно поэтому здесь атмосфера действия и свежего воздуха. Одновременно я пишу письмо отцу[15] и Талейрану[16] и пишу о том же.
Работы здесь непочатый край. И собаки на деревне совсем не такие злые и хорошо дрессированные, как мы это себе представляли на расстоянии и веря некоторым нашим информаторам.[17] Давно не писал таких длинных писем, но когда есть о чем писать, пишется незаметно.
Примите, дедушка, мой сердечный привет.
Серж».
«Дорогой отец, здравствуйте.
Трудно выразить, как я благодарен Вам за доверие, выразившееся в этой моей поездке, куда Вы лично меня снарядили. Благодарен я, кроме всего, еще и за то, что этой поездкой вы вернули мне веру. Последнее время я был близок к запою от сознания своей бесполезности. Да и только ли своей, извините меня, отец! Но я солдат, и Вы знаете, как я верен знамени. Так вот — посылка меня сюда спасла меня от глупостей. Мои дряблые мышцы снова наполнены кровью и силой. Моя энергия бурлит во мне все требовательней и сильней. О, если бы мне Вашу голову и Ваше умение вести политическое дело и политическую борьбу!
Я не имею возможности изложить здесь доклад о том, что увидел и узнал. Я, между прочим, приказал Леониду подготовить такой доклад и отправить Вам со следующей оказией. Оказии не так часты, и он успеет достаточно полно все описать.
Вкратце дело обстоит так: открытие, сделанное Леонидом, сулит грандиозные перспективы. Но открытие сделано не потому, что Леонид вдруг стал гениальным провидцем (вы же это знаете лучше, чем я), а потому, что, попав сюда и начав действовать в пределах своих возможностей, он уже не мог не натолкнуться однажды на это, потому что это распространено широко, можно сказать — по всем этажам здешнего общества. Так что не столкнуться с ним где-то Леонид просто не мог. Но беда в том, что,
