Заимов этого не заметил, он увидел только, что лица его товарищей были исхудавшие, бледные, с землистыми тенями под глазами. Он снова с болью подумал, что это он вовлек их в беду, обрек на муки и в эту минуту еще больше утвердился в своем решении — все обвинения брать на себя и вести себя так, будто на скамье подсудимых он один, отвергать всякую попытку суда связать его с товарищами. Он будет отрицать, что они хоть в какой-либо мере посвящены в его дела.
Для суда был отведен небольшой зал с двумя окнами. Вдоль глухой стены стоял огромный стол судей. Над ним висел портрет царя Бориса. Сбоку у окна — столик прокурора, а с другой стороны, ближе к двери, загородка для подсудимых. Для зрителей осталась половина зала — еле хватило на четыре ряда стульев.
Почти все места были заняты, уже сейчас в комнате было душно, а окна были наглухо закрыты.
Заимов поднял голову и стал пристально рассматривать публику.
Первый, кого он увидел, был генерал Никифоров, Заимов смотрел на его смуглое, немного восточное, скуластое лицо, в его широко расставленные глаза. Этого генерала он знал давно и никогда не испытывал к нему добрых чувств. Ему не мог быть симпатичен человек, который уже столько, лет возглавляет военно- судебное ведомство, творящее расправы над военными. Вот и сейчас он в этом зале, конечно, не случайно.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На генерала Никифора Никифорова известие об аресте Заимова обрушилось как гром среди ясного неба.
Несмотря на то, что Заимов был генералом и подлежал военному суду, Никифоров не был предварительно информирован о готовящемся его аресте. Охранка и гестаповцы воспользовались тем, что Заимов был в отставке, и во всей предварительной документации по делу именовали его коммерсантом.
Дело в том, что, занимая высокий пост начальника военно-судебного отдела военного министерства, генерал Никифоров сам был связан с тайной антифашистской группой, которую возглавлял его давний друг, известный болгарский адвокат Пеев.
Узнав об аресте Заимова, Никифоров в тот же день условился с Пеевым о встрече.
Кончался мглистый мартовский день. Никифоров нервно прохаживался по боковой галерее Собора святой недели, наблюдая уличную толпу. В этот час жители города спешили по домам, в свои семьи — единственное место, где они могли быть самими собой. Встретиться, как бывало, с друзьями за чашкой кофе стало занятием опасным — рестораны и кафе заполняли немчура, шпики и странные болгары, которым в этой компании было хорошо и не страшно. Немцы называли таких болгар полезными, а болгарский народ — оборотнями.
Никифоров вспомнил свой разговор с Пеевым об этих странных болгарах, у которых, как выразился Пеев, «душа навыворот». На это он сказал: «Самое страшное, что они все-таки болгары». Пеев ответил: «Если бы ты, Фор, читал не только военные книги, ты бы знал, что главными поступками людей движет не кровь, а сознание, разум. Я бы не предложил тебе быть со мной в этой страшной и опасной борьбе, полагаясь только на твою болгарскую кровь».
Этот их разговор тогда тоже был связан с генералом Заимовым. Тогда в Варне готовился суд над группой патриотов, в которую входил сын генерала Заимова Стоян. Никифоров считал, что можно добиться приказа военного министра о переводе Стояна из Варны в Софию и таким образом спасти его от суда.
— Это очень сложно? Ты не рискуешь? — спросил Пеев.
— Я найду способ подсказать этот ход генералу Заимову, — ответил он.
— Ну что ж, попробуй, — согласился Пеев и спросил: — Как ты думаешь, а сам генерал... он мог бы быть с нами?
Никифоров понимал, как важен его ответ для них обоих, и долго думал.
— Ты сам знаешь, — заговорил он наконец, — Заимов редкостно честный человек и патриот. Но я не могу тебе объяснить... мы с ним всю жизнь на глазах друг у друга, и не то что дружбы, даже малейшей близости у нас никогда не было. Когда он смотрел на меня, в его глазах я видел неприязнь.
— А как еще он должен смотреть на главного судью всех военных? — усмехнулся Пеев. — Я думаю, стоит поговорить с ним. Будь очень осторожен, Фор.
Но Никифоров поговорить с Заимовым так и не успел.
Пеев на свидание немного опоздал, они поздоровались и пошли по тихой узкой улице, удаляясь от центра.
— Что случилось? — спросил Пеев.
— Арестован генерал Заимов.
— За что?
— За то же, за что однажды могут арестовать и нас с тобой.
Пеев остановился и произнес тихо:
— Я думал об этом.
Они снова двинулись.
— Это точно? — спросил Пеев.
— Я смотрел предварительную документацию и протоколы первых двух его допросов. Все абсолютно точно. К нему подослали провокатора.
— Что он говорит на допросах? — спросил Пеев.
— Он почти ничего не отрицает, но квалифицирует свою вину как верность Болгарии, а не как измену.
Увидев встречного человека, Никифоров замолчал и, разминувшись, спросил:
— Может, мне попытаться помочь ему?
— Нет, нет, — резко сказал Пеев. — Как ты можешь это сделать?
— Воспользоваться тем, что основная биография Заимова все-таки военная, и потребовать контроля над судебным следствием.
— Почему ты не был поставлен в известность о готовящемся аресте? — спросил Пеев.
— Они считают его штатским, он уже пять лет в отставке.
— Но почему же они не посчитались с тем, что его основная биография — военная, и все-таки не информировали тебя?
— Я почти уверен, что все готовило гестапо, — ответил Никифоров. — Провокатор пришел к нему как связной от антифашистов Чехословакии — что-то больно сложный ход. Наших на такое не хватит.
— Связь с Чехословакией он подтверждает?
— Улики неопровержимы.
Они очень долго шли молча. И вдруг почувствовали бьющий в лицо холодный ветер с Витоши. Улица кончилась, перед ними открылось поле.
Постояли немного и повернули обратно.
— Я буду говорить с тобой прямо, — глухим, напряженным голосом начал Пеев. — И без сантиментов. Мы с тобой, Фор, не принадлежим себе и тем более нашим эмоциям. Мы участники борьбы, в которой решается история мира и нашей Болгарии. И в борьбе этой мы заняты таким делом, когда каждый наш шаг, каждый поступок связан с жизнью и смертью огромного количества людей. Вспомни твою поездку к турецкой границе, когда ты установил, что там нет признаков готовящегося вступления немцев в Турцию. На основании твоего донесения русские могли ослабить кавказский фронт и оттуда перебросить войска к Москве. Ведь так могло быть? Подумай, могло?
— Могло, — тихо ответил Никифоров.
— Ну вот видишь. Продумай все свои донесения, и ты поймешь, что пожертвовать собой, спасая Заимова, ты просто не имеешь права. Будь ты в моей группе, скажем, радистом, я мог бы тебя заменить. Но
