– Отправляйтесь.
Демин вышел из кабинета и направился через гараж, отыскивая глазами Нюру. Она сдавала свою машину в ремонт и ходила вокруг нее, переговаривась с приемщиком. Демин окликнул ее:
– Привет, Анна Никифоровна!
Она обернулась:
– Здравствуй!
Он неловко постоял возле машины:
– В Москву посылают.
– Счастливого пути! – насмешливо ответила она.
Он хотел сказать, что завтра к вечеру обязательно вернется, они еще успеют пойти в театр, но Нюра, увидев проходившего по гаражу Смолкина, побежала к нему, взяла под руку и, заглядывая ему в глаза, о чем-то весело заговорила. Толстое лицо Смолкина расплылось в блаженной улыбке. Демин пошел к своей машине.
– Поехали, что ли? – крикнул Антошкин.
Демин молча сел в кабину. Зарычал мотор. Звякнул сцеп. Машина выехала за ворота.
В Швейпроме уже дожидались Демина. Квадратные тюки с форменной одеждой для ремесленников были быстро погружены, укрыты брезентом и увязаны. Осмотрев груз, Демин приказал затянуть веревки потуже. Представитель клиента, он же проводник, мужчина в брезентовом дождевике с болтающимся на спине капюшоном, с фанерным чемоданом в руках, направился было к кабине, но Демин взглядом показал: в кузов!
– Это почему? – возмутился проводник.
– За грузом надо смотреть, – хладнокровно ответил Демин, – а в кабине представитель автобазы едет. – Он указал на Антошкина.
Кряхтя, проводник полез в кузов. Демин еще раз обошел машину и прицеп, подтянул веревки посмотрел, как сидят рессоры, шины, и сел за руль.
Дальний рейс! Шум ветра, знойное солнце, вечерняя прохлада бескрайних полей, запах леса, серебро озер и рек, города и села, случайные ночевки, новые люди, новые места. Широта и простор! Ни светофоров, ни милиционеров!
Едешь и едешь… Асфальт дороги, черный в середине и серый по краям, поднимается в гору, которая издали кажется крутой, как скала, но, когда приближаешься к ней, делается все отложе. С ходу взлетишь на нее, даже не заметишь подъема. И снова мчишься, оставляя за собой синеватый дымок. Полуденный зной накаляет крылья. Кабину наполняет горячее дыхание мотора. Повернешь ветровое стекло – теперь продувает со всех сторон. Хорошо! Руки на баранке, ноги на педалях, чуть прибавишь газ – мотор фыркнет, усиливая свой монотонный стук. Машина набирает скорость. Стрелка спидометра ползет вверх. Быстрей и быстрей… Шины свистят по асфальту. Сосед твой смолк, голова его откинулась в угол кабины, он дремлет, закрыв глаза, а ты несешься вперед, отмеривая короткие километры, посматривая на дорожные знаки: круглые, квадратные, треугольные, желтые, красные. Едешь и думаешь…
Думаешь свою думу, но весь ты собран и напряжен. Уклон, подъем, мостик, выбоина, перекресток, стадо, пересекающее дорогу, подвода со спящим возчиком, встречная машина, железнодорожный переезд, крутой поворот, мальчик-велосипедист, дорожные ремонтеры – все это надо видеть; сигналы встречных и обгоняющих автомобилей, звуки собственной машины – все это надо слышать; как двигатель принимает и развивает обороты, как руль держит дорогу, в каком состоянии колеса – все это надо чувствовать.
Но вот все ниже склоняется солнце, окрашивая горизонт багряным заревом. Редкий туман поднимается с полей. Вдали показалась встречная машина – включаешь на всякий случай ближний свет. Сначала не видишь его, но постепенно замечаешь: маленькое мутное пятно бежит впереди, путаясь под колесами машины. Переключаешь фары на дальний свет. Две длинные полосы падают на дорогу и плывут, равномерно колеблясь в такт покачиванию рессор. Сразу потемнело все вокруг. Фиолетовые звезды рассыпались по небу. Протяжно загудел где-то паровоз; мелькнул впереди огонек и скрылся, потом возник справа, затем слева, опять пропал и снова появился широким пятном света. Идет встречная машина. Чтобы не ослепить шофера, переводишь свой свет на ближний. То же делают на встречной машине; пятно ее света превратилось в две маленькие точки, сразу видишь за ними еще много таких точек – все шоссе кажется усеянным беленькими огоньками: идет колонна. Снижаешь скорость и жмешься к правой стороне дороги. Встречная машина быстро приближается, на минуту мелькают очертания ее высокой кабины, она вихрем пролетает мимо, за ней вторая, третья… Эти даже фары не переключают, идут на полном свете: сторонись, мол, колонна идет.
Встречная колонна прошла, но долго еще слышится мощный рокот ее моторов. Куда спешат они, куда несутся, разрезая потоками света темноту ночи? Промчались, как ветер, обдав тебя своим дыханием, напомнив дальние ночные марши с потушенными фарами, замаскированные между деревьями стоянки машин и ту щемящую сердце фронтовую песню, которую напеваешь под шум мотора и шуршание шин.
Глава двадцать третья
Канунников страшился гнева начальства, но и не гнался за похвалой – он предпочитал, чтобы его поменьше замечали. Возвращаясь с бурного совещания в обкоме или в облисполкоме, он с удовлетворением говорил: «О нас даже не вспоминали». Естественно, что он дорожил своим местом: это было в достаточной степени солидное и в то же время второстепенное учреждение; нужное, но не ведущее; не все видели его успехи, зато и не особенно ругали за промахи.
Он благоволил к Сергееву и старался избавиться от Полякова: у первого все было «в порядке»; действия второго всегда вызывали тревогу. Впрочем, Канунников обеспечил себя документами, удостоверяющими, что он предупреждал, предостерегал, предусматривал. В любое время он мог сказать– «Я ведь говорил! – беспомощно развести руками и скорбно добавить: – Подводит меня аппарат».
Поданная им докладная записка проследовала ту же цель. Если Поляков не справится со строительством мастерских, то Канунников скажет: «Я ведь не только говорил, но и писал». Если же строительство пойдет успешно, то и это окажется заслугой Кануниикова: он поставил вопрос о Полякове «со всей остротой» и этим заставил его «по-настоящему» взяться за работу.
Однако все складывалось не так, как хотел Канунников. Вот уже больше месяца как он подал
