В тот день я исследовал окрестности. Я прошел мимо старого дома со слепыми, заколоченными досками окнами и вошел в лес, где не был еще ни разу. Спустившись с крутого склона, я оказался в тенистой, незнакомой мне ложбине, и свет, пробивавшийся сквозь густую листву, был зеленым и золотым. Мне казалось, что я попал в сказочную страну.
По дну ложбины, вдоль тропы, тек ручей, в котором водились крошечные прозрачные рачки. Я поймал несколько штук и смотрел, как они вертятся у меня на ладони, на кончиках пальцев. Потом я их отпустил.
Я отправился дальше по тропе. Она была идеально прямая, поросшая невысокой травой. Время от времени мне попадались замечательные камешки: спекшиеся, сплавленные комки, коричневые, фиолетовые, черные. На свету они отливали всеми цветами радуги. Я счел их неимоверно ценными и набил ими все карманы.
Я шел и шел, по тихому зелено-золотому коридору, и никто не попался мне по дороге.
Мне не хотелось ни есть, ни пить. Мне было просто интересно, куда ведет эта тропа. Она была абсолютно прямой и идеально ровной. Она не менялась, менялись места, через которые она пролегала. Сначала я шел по дну оврага, и по обе стороны от меня возвышались поросшие травой склоны. Потом вдруг тропа пошла выше, и, шагая по ней, я смотрел на верхушки деревьев и редкие крыши домов вдалеке. Мой путь был прям и ровен, и я шел по нему, минуя холмы и долины, холмы и долины. И вдруг, в одной из долин, я вышел к мосту.
Мост - огромная арка поперек тропы - был построен из гладкого красного кирпича. Снизу на мост вела лестница, перегороженная сверху деревянной калиткой.
Я удивился, увидев на своем пути признак того, что в мире есть люди. Я уже начал считать тропу явлением природы, как, например, вулканы. И тогда, скорее из любопытства, чем по какой-либо другой причине (я ведь уже прошел сотни миль, по крайней мере, мне так показалось, и мог оказаться где угодно), я поднялся по лестнице и прошел через калитку.
Я не знал, где я.
По верху моста шла грунтовая дорога. По сторонам его были луга. Точнее, с моей стороны было пшеничное поле, а с другой стороны - просто травяной луг. В засохшей грязи на дороге виднелись отпечатки тракторных колес. Я перешел на другую сторону моста: звука шагов не было слышно, босые ноги ступали бесшумно.
Вокруг не было ничего, на многие мили; только поля, пшеница и деревья.
Я поднял валявшийся на дороге колосок, вылущил из него сладкие зерна и принялся задумчиво жевать их.
Я понял, что мне уже хочется есть, и спустился вниз, к заброшенной насыпи. Пора было идти домой. Заблудиться я не мог: надо было просто идти обратно той же дорогой.
Под мостом меня ждал тролль.
– Я тролль, - сказал он.
И добавил, немного помедлив, словно поясняя:
– Фи-фай-фе-фоль.
Он был огромный: его макушка касалась верха кирпичной арки. И он был немного прозрачный. Через него были видны и кирпичи, и деревья, смутно, но различимо. В нем словно воплотились все мои кошмары. У него были огромные крепкие зубы, острые когти, и сильные, волосатые ручищи. Волосы у него были длинные, как у кукол, с которыми играла моя сестра, а глаза - выпучены. Он был гол, и член свисал из зарослей длинных волос между ног.
– Я тебя слышал, Джек, - прошептал он голосом, похожим на шум ветра. - Я слышал, как ты идешь - топ-топ - по моему мосту. А теперь я съем твою жизнь.
Мне было всего семь лет, но дело было днем, и, насколько я помню, я не испугался. Детям не вредно иногда попасть в сказку - они прекрасно могут с ней справиться.
– Не ешь меня, - сказал я троллю. Я был одет в полосатую коричневую майку и коричневые вельветовые штаны. И волосы у меня были коричневые, а одного переднего зуба не было. Я учился свистеть в дырку, но успеха пока не добился.
– Я съем твою жизнь, Джек, - сказал тролль.
Я взглянул троллю в глаза. Я решил его обмануть.
– Здесь сейчас пойдет моя старшая сестра, - сказал я, - она куда вкуснее. Съешь ее вместо меня.
Тролль принюхался и усмехнулся.
– Ты здесь один, - сказал он. - По тропе никто не идет. Никто-никто.
Потом он наклонился и ощупал меня: прикосновение было легким, как у слепого, словно бабочки в полете коснулись лица. Потом он понюхал пальцы и покачал своей огромной головой.
– У тебя нет старшей сестры. У тебя есть только младшая сестра, и та ушла в гости к подружке.
– Ты это почуял? - спросил я в изумлении.
– Тролли могут учуять радугу, и тролли могут учуять звезды, - печально прошептал он. - Тролли могут учуять сны, которые тебе снились еще до рождения. Подойди поближе, и я съем твою жизнь.
– У меня полны карманы драгоценностей, - сказал я ему. - Возьми их вместо меня. Гляди.
И я показал ему оплавленные самоцветы, которые собрал по дороге.
– Шлак, - сказал тролль. - Отходы из паровозной топки. Не нужны.
Он широко открыл рот. Острые зубы. Запах гниющей листвы и изнанки вещей.
– Съем. Сейчас.
На моих глазах он становился все более плотным, все более настоящим, а мир вокруг уплощался и бледнел.
– Погоди, - я потоптался по сырой земле под мостом, пошевелил пальцами ног, пытаясь ухватиться за уходящую реальность.
– Тебе не нужна моя жизнь. Еще рано. Я… мне всего семь лет. Я же и не жил еще. Я прочел еще не все книжки. Я ни разу не летал на самолете. Я даже свистеть не умею - ну, чтобы по настоящему. Может, отпустишь меня? Когда я стану старше, подрасту, когда меня будет больше, я вернусь.
Тролль уставился на меня глазами, похожими на фары.
Потом он кивнул.
– Тогда до встречи, - сказал он. И улыбнулся.
Я повернулся и пошел обратно по пустой тропе, где когда-то лежали рельсы.
А потом пустился бегом.
Я несся по тропе, залитой зеленым светом, свистя и отдуваясь, пока не почувствовал боль под ребрами. Я схватился за бок и, запинаясь, побрел домой.
Я рос, и поля вокруг исчезали. Один за другим, вместо них появлялись дома - улица за улицей, и их называли именами полевых цветов и почтенных писателей. Наш дом - старое, поношенное викторианское строение - продали и снесли. На месте сада тоже появились дома.
Дома строили везде.
Однажды я заблудился в новом районе на месте лугов, в которых знал каждый уголок. Хотя я не сильно переживал из-за того, что луга исчезли. Старое поместье купила крупная корпорация, и тоже построила дома вместо парка.
Прошло восемь лет, прежде чем я вернулся на старую тропу, а когда я вернулся, я был не один.
Мне было пятнадцать; я уже два раза переходил из школы в школу. А ее звали Луиза. Она была моей первой любовью.
Я любил ее серые глаза, легкие русые волосы, неуклюжую походку (словно олененок, едва вставший на ноги, учится ходить; звучит глупо, но вы уж меня простите). Я увидел ее с жевательной резинкой за щекой, когда мне было тринадцать, и я ринулся в свою любовь, как самоубийца - вниз головой в реку.
Вся проблема с тем, чтобы любить Луизу, была в том, что мы были друзьями, и у каждого из нас были свои, другие романы.
Я никогда не говорил ей, что люблю ее, и даже просто - что она мне нравится. Мы были просто друзья.
В тот вечер мы сидели у нее дома: мы слушали «Раттус Норвегикус», первый альбом «Стрэнглерз». Как раз зарождался панк-рок, и перспективы были самые захватывающие: и в музыке, и во всем прочем. Потом
