Дым и зеркала

Дева оказалась даже пригожее, чем они слышали: волосы у нее были рыжие, что было диковиной, и окутывала ее только белая рубаха, и когда она их завидела, то сильно испугалась, ибо никогда прежде не видела мужчины, а только женщину, что приносила ей съестное, и она смотрела на них большими глазами и испускала слабые крики, точно молила их не чинить ей зла.

Но горожане Димтона только смеялись, ибо задумали недоброе и были злыми и жестокими нечестивцами, и подступили к ней в лунном свете.

Тогда девушка принялась пронзительно кричать и стенать, но это не отвратило их от злого замысла. Тут в зарешеченном оконце потемнело, и свет луны загородился, и послышался шум могучих крыльев, но мужчины сего не увидели, ибо думали лишь о бесчестном.

Добрым людям Димтона во сне слышались той ночью уханье, пронзительные крики и вой и виделись огромные птицы, а еще им привиделось, будто они обратились в малых мышей и крыс.

Наутро, когда взошло солнце, женщины рыскали по Димтону, везде и повсюду ища своих мужей и сыновей, и пришли в монастырь, и нашли на плитах подвала совиные погадки, а в этих погадках – волосы и пряжки, монеты и косточки, а еще охапки соломы на полу.

А мужчин Димтона более никто не видел. Однако еще сколько-то лет после некоторые будто видели Деву в вышине, то на ветках самых высоких дубов, то на колокольнях и прочих таких. Было это всегда в сумерках или в ночные часы, и никто не мог поклясться, была она та самая девушка или же нет.

(Видели они белую фигуру, – но мистер Э. Уайлд не мог вспомнить в точности, говорилось ли, что она была одетой или нагой.)

Не знаю, где здесь истина, но история занимательная, и я ее привел.

Особое Шогготское

Прибывающего на ночном поезде из Лондона в Глазго пассажира будят около пяти утра. Безжалостно вырванный из сна, я, сойдя с поезда, отправился в ближайший отель. Я намеревался подойти к стойке портье, получить номер и еще поспать, пока никто не проснулся и не начал шуметь, а потом планировал остаться еще на несколько дней на конвенте научной фантастики, который проходил в этом отеле. Официально я освещал его для одной крупной газеты.

По пути через холл к стойке я миновал бар, совершенно пустой, если не считать погруженного в свои мысли озадаченного бармена и английского фэна по имени Джон Джарролд. Как почетному гостю конвента ему предоставили открытый счет в баре, который он и использовал, пока остальные спали.

Я остановился поговорить с Джоном и в результате до стойки так и не добрался. Следующие сорок восемь часов мы провели за болтовней, рассказыванием анекдотов и историй, а под утро следующего дня, когда бар снова начал пустеть, взялись с жаром громить все, что могли вспомнить из «Парней и красоток»[18].

В какой-то момент в этом баре у меня состоялся разговор с ныне покойным Ричардом Эван-сом, английским составителем сборников научной фантастики, и шесть лет спустя из этого разговора начало вырастать «Задверье».

Я уже не помню, ни почему мы с Джоном заговорили о Ктулху голосами Питера Кука и Дадли Мура[19], ни почему я вдруг решил прочесть Джону лекцию по стилистике Г. Ф. Лавкрафта. Полагаю, это было как-то связано с недосыпанием.

Сейчас Джон Джарролд респектабельный составитель и оплот британского книгоиздания. Кое-какие куски из середины этого рассказа зародились в том баре, пока мы с Джоном изображали Пита и Дада в роли монстров Г. Ф. Лавкрафта. А улестил меня превратить их в нечто связное составитель Майк Эшли.

Бенжамин Ласситер пришел к неизбежному выводу, что женщина, написавшая «Путеводитель пеших экскурсий по английскому побережью», книгу, которую он носил за спиной в рюкзаке, ни на одной пешей экскурсии не была и английского побережья, вероятно, не узнает, даже протанцуй оно по ее спальне во главе военного оркестра, громко и радостно распевая «Я английское побережье…» под аккомпанемент казу[20].

Он следовал ее советам вот уже пять дней, а в награду за труды получил только волдыри на ногах и боль в пояснице. «На всех английских морских курортах имеется десяток пансионов, которые будут только счастливы сдать вам комнату в „несезон“», – звучал один подобный наказ. Перечеркнув его, Бен написал рядом на полях: «На всех английских морских курортах имеется кучка пансионов, чьи владельцы в последний день сентября уехали в Испанию или в Прованс, намертво заколотив за собой двери».

Постепенно к этому прибавилось еще несколько замечаний. Как-то: «Ни при каких обстоятельствах не повторяйте моей ошибки, не заказывайте ни в одном придорожном кафе яичницу!» и «Что это за блюдо такое «рыба с картофельными очистками»?» и «С точностью до наоборот». Последнее появилось возле абзаца, в котором утверждалось, что обитатели живописных поселков на английском побережье больше всего на свете обрадуются молодому американскому туристу, отправившемуся на пешую экскурсию.

Пять адских дней Бен шел от деревни к деревне, пил сладкий чай и растворимый кофе в столовых и кафе и взирал на каменистые просторы и свинцового цвета море, дрожал в двух толстых свитерах и так и не находил обещанных красот.

Сидя на автобусной остановке, где однажды вечером развернул свой спальный мешок, он начал переводить ключевые описательные термины: «прелестный», решил он, означает «ни то ни се», «живописный» – «неприглядный, но с хорошим видом, если дождь когда-нибудь перестанет», а «очаровательный» скорее всего – «мы там никогда не были и не знаем никого, кто там бы бывал». Еще он пришел к печальному выводу: чем экзотичнее название деревушки, тем она скучнее.

Вот так на пятый день Бен Ласситер забрел в деревушку Инсмут где-то к северу от Бутла, которая в его путеводителе не обозначалась ни как «прелестная», ни как «живописная», ни как «очаровательная». В нем не были описаны ни ржавеющий причал, ни горы гниющих на галечном пляже плетеных корзин для ловли омаров.

На приморской набережной имелись три стоящих бок о бок пансиона: «Вид на море», «Mon Repose»[21] и «Шуб Ниггурат», в окне гостиной каждого неоновая вывеска СДАЮТСЯ КОМНАТЫ была выключена, а на входной двери висела табличка ЗАКРЫТО ДО НАЧАЛА СЕЗОНА.

Ни одного открытого кафе на приморской набережной не нашлось. Была только одинокая закусочная (обещавшая всю ту же «рыбу с очистками»), а на ней табличка ЗАКРЫТО.

Бен ждал у двери, когда она откроется, а серый день тем временем поблек и сменился сумерками. Наконец по пологой улице спустилась худенькая женщина с чуть лягушачьим лицом и отперла дверь. Бен спросил, когда закусочная заработает, на что она посмотрела на него недоуменно и сказала:

– Сегодня понедельник, голубчик. По понедельникам мы не работаем.

Потом она вошла в закусочную и заперла за собой дверь, оставив голодного и промерзшего Бена на пороге.

Бен вырос в засушливом городке на севере Техаса: единственная вода там плескалась в бассейнах на заднем дворе, а единственным средством передвижения и путешествий был пикап с кондиционером. Поэтому идея идти пешком вдоль моря по стране, где говорят на какой-то разновидности английского, показалась ему привлекательной. Родной город Бена был вдвойне сухим: он гордился тем, что запретил алкоголь за тридцать лет до того, как к сухому закону примазалась остальная Америка, и так его и не отменил. Соответственно, о пабах Бен знал лишь, что это греховные места, совсем как бары, только со смешными названиями. Однако автор «Путеводителя пеших экскурсий по английскому побережью» утверждала, что в паб полезно зайти в поисках местного колорита и нужной информации, а также что там всегда следует «поставить на всех» и что в некоторых можно поесть.

Инсмутский паб назывался «Книга мертвых имен», а вывеска над дверью уведомила Бена, что