Поскольку факельщик уже драпал в кусты, хрипатый сам подхватил горящую ветку и зашвырнул на крышу двуполки. — Двери подпирайте, а этого…
«Хрен те с редискою, а не „этого“, — кинжалы-то у Гвоздя оставались с собой, а лучники давно уже не обращали на него внимания: одни вглядывались в чащу, откуда доносились песий лай и — теперь уже вполне отчетливо — топот копыт, другие решили не присматриваться, но поверить кричавшему — и воодушевленно драпали подальше отсюда. Последних Гвоздь трогать не стал, а двум другим послал „в подарок“ по кинжалу — в руки, разумеется. „Убил-то я за свою жизнь только двоих, графиня, но ранил намного больше народу!“
Еще одним кинжалом он «угостил» хрипатого, правда уже после того, как тот поджег двуполку. Из экипажа вылетел вооруженный мечом Айю-Шун и добавил беспорядку в и так не слишком стройные ряды «стражей». Даже господин Туллэк сунулся в драку, раскрутив над головой свою трость, — видать, не давало покоя геройское захребетное прошлое, но Гвоздь сгреб старика в охапку и оттащил подальше. Заденет еще кто локтем — выхаживай его потом, врачевателя.
После настал черед дам-с, их следовало извлечь из горящей двуполки вместе с наиболее важными сундуками (без них дурищи извлекаться не желали!); здесь Гвоздю очень помог Дальмин.
В общем, было чем заняться, и поэтому момент появления благородных господ Кайнор самым натуральным образом проморгал. Равно как и исчезновение загадочной всадницы в охотничьем костюме.
Больше всего Гвоздя насторожило совпадение: благородные господа ведь охотились и на тракт выехали случайно, однако в их свите никакой коротко стриженной дамы не наблюдалось. И не похоже, чтобы они кого-то обсчитались по дороге, но об этом надо будет после спросить. А пока — охи-вздохи (раненых разбойников), радостные восклицания (спасенных дам-с), скромно потупленные взоры (спасителей) — и догорающая тем временем двуполка, откуда Дальмин с Гвоздем, как два придурка, выволакивают последний сундучище, в котором, судя по размерам, припрятана запасная лошадь. Остальным же недосуг, ибо, как явствует из щебетанья графиньки, спасители ей хорошо знакомы.
Ну вот, а говорила, родичи далеко!..
Собственно, как понял из разговоров Гвоздь, не родичи даже, а так, сын приятеля покойного графинькиного отца да воспитанник упомянутого приятеля. Воспитанника, значит, местные обозвали Кукушонком, а сын благородного маркиза К'Рапаса у них зовется Дровосеком-младшим. Юношам годков эдак двадцать три, то бишь чуть больше, чем графиньке, но держатся наследными принцами.
Эндуан, маркизов отпрыск, с тонюсенькими усиками и бородкой клинышком, спешился и стал вполголоса утешать струхнувшую Флорину. Тем временем воспитанник Шки-Ратль («Ну и имечко! — хмыкнул Гвоздь. — Явно в родне был кто-то из Трюньила») занялся ранеными. Высокий и тощий, с золотистой кожей и коричневыми глазами, воспитанник маркиза больше всего напоминал сейчас палача на отдыхе. Вместе с ним раненых осматривали один из егерей и охотничий жрец, первый, видимо, знал в лицо многих «лесных стражей», а второй отпускал им грехи. Что последует за отпущением грехов, мог догадаться и ребенок.
— Их повесят? — спросила Матиль. О ней на время все позабыли, но конопатую это не слишком расстроило. — У нас в Соснах Шишкатый жену свою утопил в колодце, так его на суд отвезли и повесили потом, — сообщила она Гвоздю, гордая своей приобщенностью к взрослой жизни. — Наши ездили в город, рассказывали, что он долго висел, пока веревка не сгнила.
Что тут скажешь? Кайнор не придумал ничего лучше, как послать конопатую к Лиссе, мол, помоги разобраться с кладью.
Эндуан наконец отвлекся от графиньки и вполуха выслушал егеря со жрецом.
— Повесить, — бросил отрывисто, словно пересиливая себя. — Вдоль дороги, пусть всякий прохожий и проезжий видит. И оформите, чтоб ясно было, кто такие и за что казнены.
Челядь уже заканчивала с двуполкой: огонь загасили, теперь перекладывали барахло путешественников, дабы самое ценное и важное увезти сейчас, а за остальным вернуться позже.
— Не выдумывай, — говорил графиньке Дровосек-младший. — Отец меня из дому выгонит, если узнает, что я повстречал тебя и не привез погостить. Да и всё равно коней ваших увели, дорогу расчищать придется не один час, а двуполка пострадала, на ней далеко не уедешь. Я оставлю здесь людей, чтобы посторожили вещи от разбойников, а по возвращении в замок пошлю за ними. Доставят в целости и сохранности, не беспокойся.
— Разбойников? — хмыкнул себе под нос Гвоздь. — Или людей, которые будут сторожить вещи?
Эндуан-красавчик, однако, его услышал.
— Кто это? — спросил у графиньки.
— Шут, — опередил ее Кайнор. — Наемный шут и жонглер! — Он раскланялся, взметнув пыль своей шапочкой, которую отыскал-таки у обочины. — Бывают же наемные солдаты — а я вот жонглер. — И в подтверждение продекламировал:
Подмигнул заговорщицки.
— Мило, — дважды хлопнул в ладоши юнец. — Но почему здесь так воняет?
— Это повешенные, — не преминул просветить его Гвоздь. — Они от подкатывающего к горлу блаженства, — жест рукой, — обычно спешат опростаться и оставить позади весь смрад прошлой жизни. И блаженство повешенного, как вам, должно быть, известно, выражается в довольно явственных признаках:
— Флорина, когда он тебе будет не нужен, скажи, я охотно найму этого паяца в наш замок. Полагаю, отцу он понравится.
Чернявая растерянно заморгала.
— Мы подумаем над вашим предложением, — вместо нее пообещал Кайнор. — Эй, вы, — рявкнул он, повернувшись к людям К'Рапаса, — поосторожнее с тем сундуком — там вещи господина наемного шута! Не смейте трясти и тем более переворачивать на бок!
Тут он вспомнил об одной очень важной детали и поспешил к егерям, исполнявшим приговор. Едва успел: они уже волокли к петле последнего из попавших в плен «лесных стражей» — хрипатого главаря. Как нельзя кстати.
— Исповедуйся, сын мой, — дребезжал у него над оттопыренным ухом охотничий жрец. Вообще-то ему бы полагалось отпускать грехи за убиение животных, но на сегодняшней охоте с этим у святоши явно не сложилось. — Исповедуйся, дабы облегченным уйти в следующую жизнь.
— Облегчусь я тебе за шиворот, — пообещал хрипатый — Катись отседова, поп. Я вон селезню хочу исповедаться.
— Кому? — не понял жрец.
— Мне, — пояснил Кайнор. И уже главарю: — Валяй, ушастый, я тебя слушаю. Начни с той бабы, которая вас наняла.
— Чего? — захохотал разбойник. — Какая баба?
— На коне баба. Перед которой вы представление разыграли, вместо чтоб тихо и быстро нас «обслужить». Вспомнил?
— Не-а. Веревка, слышь, мешает вспоминать.
— Вспомнил, — убежденно сказал Гвоздь. — Насчет веревки не надейся, я здесь — никто, так что тебе ничего не обломится. Всё, что могу обещать, это пощекотать «перышком» ту стерву, которая вас подставила. Думаешь, она не знала про охоту Дровосека-младшего с Кукушонком? Она просто не рассчитала, а выйди всё, как она хотела, вы б кончили нас, а эти, — кивок в сторону увлеченно беседующего с графинькой Эндуана, — вас.
— Ладно крякаешь, — скривился хрипатый. — Только я в «стражах» не первый год, у нас свое… Меня в самом начале один монашек высек. Ни в жизнь не докумекаешь, селезень, за что! Что плохо свое дело знал. Мол, мир у нас и так дырявый — так кому, мол, здесь нужны сапожники без сапог. И еще… сказал тогда, зар-раза, что, если я в «стражах» останусь, сдохну тухло, без блеску. И жизнь, сказал мне, такую же проживешь, — тухлую.
