территории СССР, а также колоссальный интерес, проявленный общественным мнением Запада к полету советского стратостата.
Так, корреспондент агентства «Юнайтэд пресс», г-н Лайонс, передающий информацию для тысячи двухсот газет на территории Соединенных штатов, последовательно телеграфирует:
«Москва, 9 час. 20 мин. утро. Стратостат „СССР“ имеет на борту трех пассажиров, легко оторвался от земли в 8 час. 43 мин. утра, слегка относимый ветром к северо-востоку».
«Москва, 10 час. утра. Рекорд Пиккара побит. Радио со стратостата сообщает, что в 9 час. 25 мин. им достигнута высота 17000 метров. 9 час. 30 мин. они достигли высоты 17500 метров, в 9 час. 58 мин. — высоты 17900 метров, Экипаж чувствует себя прекрасно».
«Москва, 12 час. 30 мин. Стратостат достиг высоты 18400 метров и продолжает подниматься».
«Москва, 12 час. 55 мин. Стратостат начал спуск, достигнув высоты в 19000 метров в 12 час. 50 мин. утра».
«Москва, 14 час. 20 мин. Спуск аэростата ожидается в районе между ст. Бронницы и Коломной — около 100 километров от Москвы. Высылаю машину для встречи».
«Москва, 17 час. Стратостат спускается. Высота его к 4 час. — 13.000 метров».
«Москва, 18 час. 30 мин. Стратостат благополучно снизился возле Коломны в 5 часов вечера. Экипаж чувствует себя превосходно»
Что касается оценки результатов, достигнутых советскими воздухоплавателями, характерен заключительный абзац телеграммы, отправленной корреспондентом «Нью-Йорк геральд трибюн»:
«…Это достижение является с научной точки зрения историческим, и советская наука имеет полное право им гордиться».
Московский корреспондент «Юнайтэд пресс» отмечает, что «рекорд был побит через тридцать шесть минут после взлета стратостата.»
Рекорд — слово американское. Родилось оно в годы, когда молодая буржуазия Нового Света, вооружившись достижениями в области рационализации и механизации, ринулась в бой за овладение мировыми рекордами. Слово «рекорд» родилось, когда американская буржуазия, для того Чтобы стимулировать рост количественных и качественных показателей в борьбе за завоевание техники, ассигновала колоссальные суммы на индивидуальное премирование отдельных рекордсменов. Одним словом, понятие рекорда стало популярным тогда, когда носитель этого рекорда за свой конструкторский талант, за свою изобретательность, мужество или находчивость бывал премирован материальными благами. За рекорд стали платить деньги.
Мы поставили сейчас мировой рекорд в области проникновения в стратосферу. Советский стратостат побил последний рекорд бельгийского профессора Пиккара не только в метрах, не только в сотнях метров, но и в несколько тысяч метров. Мы поставили этот рекорд на советском стратостате, целиком изготовленном на советских заводах, по конструкции советских инженеров, из советских материалов. Мы вооружили этот стратостат металлической гондолой, сооруженной в Москве на заводе им. Менжинского группой большевиков-Энтузиастов под непосредственным руководством директора завода, краснознаменца т. Марголина. Величайшая победа советского стратосферного воздухоплавания имела в общественном мнении всего мира резонанс необычайного сенсационного характера. Печать, наука, техника, общественное мнение Запада требовали по телеграфу сведений о продвижении нашего стратостата почти ежеминутно.
Такой громадный интерес к поставленному нами рекорду объясняется тем, что ни один человек в мире никогда не отделялся от земли на такое расстояние, как тт. Прокофьев, Бирнбаум и Годунов. Случилось так, что этот поступок величайшей Исторической значимости совершен большевиками. Рекордом стратостата «СССР» мы открыли новую страницу истории борьбы за овладение воздушным океаном. От стратостата — к стратоплану с реактивным двигателем, от освоения шестой части мира — к освоению вселенной — вот будущий творческий путь большевиков.
Первая неудача с фальстартом явилась решающим экзаменом для всех энтузиастов стратосферного воздухоплавания. Эта неудача закалила их волю, напрягла их нервы до последнего предела, наполнила их бодрым и радостным сознанием того, что завоевание стихии, победы человечества на техническом фронте даются только в борьбе, что неудачи являются лишь преддверием к этим победам.
По поводу первого неудачного старта нашего советского стратостата досужие сплетники распустили по городу немало обидных анекдотов. Буржуазный мир за границей, насторожившись, ждал. Конечно, от большевиков ожидали всяческой прыти, но никому не хотелось серьезно поверить в то, что нами будет поставлен такой замечательный рекорд международного авиационного значения. К своему полету бельгийский профессор Пиккар готовился в течение нескольких лет. В течение нескольких лет со страниц буржуазной и советской печати не сходили информационные сообщения о ходе его приготовлений. Известие о предстоящем полете советского стратостата разразилось, как гром среди ясного неба. Без шумихи, без сенсаций, без трескучих фраз советская печать сообщила о том, что большевики предполагают в ближайшем будущем пуститься в далекое плавание в воздушном океане.
Буржуазный мир, взирающий на нас с высоты своих «нейтральных» позиций, с любопытством наблюдал за тем, как мы «барахтаемся» в новых умных и сложных машинах, завезенных к нам мудрецами западной техники. Вместо пяти лет мы «барахтались» всего четыре года. От этого «барахтанья» родились тысячи колхозов и совхозов, Днепрострой и Магнитострой, машины и ширпотреб, авиация и автомобили.
«Барахтанье» наше стало зловещим, скептики перестали быть скептиками, друзья облегченно вздохнули, враги насторожились.
Старый мир, скаля гнилые зубы, долго смеялся над нами. Мы будем смеяться последними. Улыбалось голубое осеннее небо, и мы улыбались в этот день сами двум нашим победам — в воздухе и на земле. Мы только еще начали улыбаться. Это были одни из первых наших улыбок на рубеже двух социалистических пятилеток.
Спала, сгинула пелена нашей технической беспомощности. Мы будем смеяться скоро, мы будем смеяться, глядя на миллионы гектаров земли, обработанной самыми умными машинами, мы будем смеяться, глядя на миллионные колонны автомобилей, тракторов и станков, на десятки домен, алое пламя которых осветит светом новой социалистической жизни мрак, окутывающий развалины капиталистической техники.
А вот когда мы захохочем, от нашего хохота затрясется старый мир.
Девятнадцать километров — это потрясающе и грандиозно по сравнению со всеми предыдущими взлетами человека. И это конечно ничтожно перед теми беспредельными высотами, которые простираются над нами. Мы только начали поход за овладение третьим измерением. Но человечество еще так молодо вообще, а мы — его самые молодые, самые жизнеупорные представители. И прав восторженный романтик науки, наш современник, замечательный английский ученый Джемс Джинc, когда он восклицает:
«Как обитатели земли мы живем в самом начале времен: мы вступаем в бытие в свежих красотах расцвета, и перед нами расстилается день необозримой длины, с его возможностями почти неограниченных достижений. В далеком будущем наши потомки, взирая с другого конца на эту длинную перспективу времен, будут считать наши века за туманное утро истории мира: наши современники будут казаться им героическими личностями, которые сквозь дебри невежества, ошибок и предрассудков пробивали себе путь к познанию истины, к умению подчинять себе силы природы, к построению мира, достойного того, чтобы человечество могло в нем жить. Мы окутаны еще слишком густым предрассветным туманом, чтобы могли даже смутно представить себе, каким явиться этот мир для тех, кому суждено увидеть его в полном сиянии дня».
И вот, товарищ, перед тем, как бросить эту книгу, выгляни в окно, взвесь в руке толстый том мудреца, посмотри на глобус, брось взгляд на календарь и почувствуй еще раз, какое утро у нас на дворе, какой день на нашем численнике, какое небо над нашей улицей, какие замечательные люди на нашей советской земле!
