Рыбаков Анатолий
Зарубки на сердце (Последнее московское интервью)
Анатолий Рыбаков
Зарубки на сердце
Последнее московское интервью
Наша беседа состоялась 26 февраля 1998 года, за день до отлета Анатолия Наумовича в Нью-Йорк. Я пришла взять короткое интервью, о котором просило одно зарубежное издание. Несмотря на дорожные сборы, хлопоты, мы, как обычно (за последнее десятилетие было напечатано пять наших полосных бесед), проговорили час-другой с перерывом на обед, которым нас потчевала все успевающая Таня. 'Мы прожили вместе девятнадцать лет - счастливейшие годы моей жизни, - рядом верный, родной человек, первый мой критик и редактор, - пишет Рыбаков в 'Романе-воспоминании'. - ...Танино отчество - Марковна, как и у жены протопопа Аввакума. И когда предстоял очередной круг работы, я повторял его слова: 'Побредем ужо, Марковна', добавляя от себя: 'голубушка моя милая...' Завтра улетать, тьма всяких дел, а мы неспешно говорим, неспешно застольничаем. Анатолий Наумович словно бы хочет задержать, остановить время...
Слушаю запись этой беседы - напористый голос, молодой смех...
Ирина РИШИНА
И. Р.: Я привыкла, что мы беседуем с вами всегда в Переделкине. Если для печати, под диктофон, то в кабинете, а чаще всего просто на переделкинских дорожках. Вы даже на одной из подаренных мне книг написали: 'На память о наших прогулках в Переделкине'. Но в эту зиму погулять вместе не пришлось - вы все время в городе. Ваши читатели, наверное, думают, что Рыбаков по-прежнему живет на Арбате, а вы - в 'доме на набережной': из одного окна - бесподобная панорама Кремля, из другого - храм Христа Спасителя.
А. Р.: В последнее время в результате всяких разъездов, переездов, происходящих в каждой семье, мы с Таней очутились в знаменитом 'доме на набережной', описанном Юрием Трифоновым. Здесь Таня жила девочкой. Ее отец был заместителем Микояна, депутатом Верховного Совета. В 1937 году арестован и вскоре расстрелян. Мать осуждена на восемь лет, как жена 'врага народа'. Таню маленькую вместе с братьями из дома выбросили. Она осталась на попечении тетки. Ее два старших брата погибли на фронте. В конце 80-х-начале 90-х годов появилась возможность переехать в этот дом. Я спросил: 'Таня, ты хочешь сюда вернуться?' Она поехала, посмотрела, постояла в подъезде и сказала: 'Да, давай переедем'.
И. Р.: В этом доме ведь жили многие, кто творил революцию и кто вошел в вашу арбатскую трилогию.
А. Р.: Тухачевский, например. Он выведен в 'Страхе'. В этом романе я как раз говорю об обитателях пересыльного дома, куда попадали из Кремля и откуда отправлялись в тюрьмы и лагеря. Его называли допром - домом предварительного заключения. Здесь есть музей, где собраны материалы о судьбах жильцов, расстрелянных, репрессированных. Я встречаю там их потомков. Они знают мои книги, читали в них про своих родителей, бабушек, дедушек.
И. Р.: На московской книжной ярмарке меня приятно удивил 'хвост' не в несколько человек, а длиннющая очередь, тянувшаяся вдоль стендов других издательств к 'Вагриусу', где красовался ваш 'Роман-воспоминание'. Мало того, что люди стояли терпеливо, чтобы купить новую книгу, в руках у многих были прежние ваши издания, так что вам пришлось надписывать и их тоже. Глядя на этих сегодняшних ваших читателей, я невольно вспомнила об огромных бумажных мешках писем, которые регулярно доставлялись в редакцию 'Литгазеты', где я тогда работала, после выхода в свет 'Детей Арбата'. Представляю, сколько их было в 'Дружбе народов', поднявшей в результате публикации романа свой тираж до полутора миллионов, какие пачки приносили вам домой. Шквал откликов, оценки полярно острые, страстные. Нашлись и желающие 'принять меры'. Бдительная ленинградка - никогда не забуду - сообщила в 'Литгазету', что своими мыслями об этом 'шедевре' она поделится с КГБ. Делились, видимо, и без предупреждения. А наша с вами беседа о романе и его почте сразу же вызвала новый огромный прилив
писем, - помню, их чуть ли не тысяча пришла.
А сейчас, десять лет спустя, есть ли отклики на 'Роман-воспоминание'?
А. Р.: Сейчас, сама знаешь, с серьезной литературой обстоит иначе: ее издают во много раз меньше, покупают во много раз меньше и читают во много раз меньше. 'Дети Арбата' были изданы в Советском Союзе тиражом 10,5 миллионов экземпляров и явились - что ж, дело прошлое, и об этом можно говорить прямо литературной бомбой, направленной против Сталина. И естественно, что роман на столь жгучую тему имел колоссальную почту. Есть писатели, которые считают: главное - написать, главное - себя выразить, а читают их или нет - это для них не так уж и важно. Я не такой автор. Мне хочется иметь читателя, и я строю свои произведения так, чтобы в них была внутренняя тяга: что дальше, как поведут себя герои? Чтобы читатель, сопереживая, сам включался в творческий процесс, становился собеседником автора.
И. Р.: Я помню, вы рассказывали, что отклики на 'Детей Арбата' оказались хорошим подспорьем для дальнейшей работы. Шесть тысяч писем от бывших репрессированных, детей и внуков 'врагов народа', работников правоохранительных органов, военных... Потрясающие биографии, совершенно невероятные ситуации, реалии жизни, быта, политики тех лет. В 'Страхе', втором романе трилогии, вы говорили, использован ряд приведенных в письмах сведений, эпизодов, а иногда и судеб - например, официантка Люда. Все это привязано, разумеется, к персонажам, вмонтировано в сюжет, трансформировано, как того требуют законы жанра. Причем использована пока лишь малая доля писем. А вообще - об этом мы тоже как-то с вами
говорили, - если бы из эпистолярного самотека составить документальную книгу, она стала бы уникальным свидетельством того страшного, трагического времени.
А. Р.: Книга действительно могла бы быть уникальной. Что же касается 'Романа-воспоминания', то он издан в 'Вагриусе' тиражом 20 тысяч экземпляров, по сегодняшним меркам это совсем не мало, разошелся мгновенно и будет допечатываться. Но прежде он ведь публиковался еще в журнале 'Дружба народов', в нескольких номерах. 'Роман-воспоминание' посвящен моей жизни и жизни страны, и он, конечно, не имеет такого сенсационного характера, как 'Дети Арбата'. Так что тот общественный, читательский резонанс и сегодняшний отклик - вещи несравнимые, несопоставимые. И вместе с тем я знаю, что книга не прошла мимо читательской публики, она замечена, хотя я не организовывал новомодных презентаций и пышных фуршетов. Скажу, что мне пришлось купить двести экземпляров для тех моих постоянных читателей, кто прислал письма-сожаления: слышали о книге, но к нам в Киев, Харьков, Ивано-Франковск, Минск, Тбилиси, Ашхабад, Ташкент московские издания не доходят, из-за больших транспортных расходов никто не берется доставлять художественную литературу. А у меня, несмотря на почтовые расходы, как видишь, целая пачка откликов. И среди тех, кто делится своими впечатлениями - полная неожиданность! - несколько действующих лиц. Что такое 'Роман-воспоминание'? Это история моего поколения. Я родился в 1911 году. Мне казалось, что моего поколения уже нет, что оно все выбито - или в сталинских тюрьмах и лагерях, или на войне с гитлеровским фашизмом. Но выяснилось, что кто-то, к счастью, жив и даже книжки еще почитывает. (Смеется.) Они моложе меня, но где-то их жизненные пути пересекались с моим. Вчера я получил письмо, которое вернуло меня в 45-й год. В 'Романе-воспоминании' есть эпизод о том, как однажды - это было осенью 45-го в Германии, когда шла демобилизация старших возрастов, - меня вызвали в военный трибунал. Там мне вручили справку, как сказали бы сейчас, судьбоносную: за проявленное отличие в боях с немецко-фашистскими захватчиками ОСВОБОЖДЕН от отбытия назначенного по статье 58-10... наказания -административная высылка из Москвы... по приговору Военного трибунала НКВД... от 10 января 1934 года. А дальше - самое важное: признан НЕ ИМЕЮЩИМ СУДИМОСТИ. И подпись: председатель военного трибунала воинской части, полевая почта такая-то, гвардии капитан юстиции Долженко. Представь себе, вчерашнее письмо от этого самого Долженко. Подтверждает, что он в октябре 45-го снял с меня 'отметину'. Справка давала мне возможность писать в анкетах 'не судим' и поселиться в Москве. Теперь Долженко - полковник юстиции, живет в Ивано-Франковске.
И. Р.: Значит, книги туда все-таки доходят?
А. Р.: Случай помог. Знакомый Долженко выписал 'Дружбу народов'. Несколько лет они в своем городе
