— Приблизительно пять лет назад.
— Вы интересовались, не случалось ли с Луневым чего-нибудь необычного?
— Ничего.
Генерал поднял трубку, нажал на кнопки набора. Подождал, пока ему ответят.
— Добрый вечер… Можно Андрея Анатольевича?… Спасибо, Андрей Анатольевич, Некрасов приветствует. Не оторвал? Помните наш разговор?… Вот и хорошо. Не очень утомим, если заедем с моим коллегой? Спасибо… Ждите.
Генерал положил трубку, нажал кнопку селектора.
— Машину, пожалуйста. Поехали.
Казаринов встал, пошел за Некрасовым. Он не задавал лишних вопросов, не удивлялся. Надо — значит надо.
В машине Некрасов сказал шоферу:
— Проспект Вернадского.
— Какой дом, товарищ генерал?
— Сто девятнадцать.
Они ехали к члену-корреспонденту Академии наук Андрею Анатольевичу Ефремову. Он был научным руководителем докторской диссертации Лунева.
Квартира Ефремова была большой и гулкой. В ней отдавались эхом шаги и голоса.
Они прошли в большую, почти без мебели комнату. Хозяин усадил гостей в кресла у журнального столика, принес чай.
— Кофе не предлагаю. Время позднее, боюсь, ночью не уснете.
Ефремов взял чашку, с любопытством посмотрел на Некрасова, словно приглашая его начать разговор. И генерал понял этот молчаливый взгляд и задал первый вопрос:
— Андрей Анатольевич, нас интересует ваш коллега Лунев. Что вы можете о нем сказать?
— Ого, начали атаку с ходу, без разведки, — Ефремов поставил чашку на стол. — Лунев?
Он помолчал, собираясь с мыслями, и спросил:
— А что именно вы хотите узнать о нем?
— Все, что знаете, и, конечно, ваше мнение о нем.
— Когда люди, работающие в вашей службе, задают подобные вопросы, надо хорошо подумать, прежде чем ответить.
Ефремов встал, зашагал по комнате.
«Видимо, точно так же он шагает, когда читает лекции студентам», — подумал Казаринов.
— Лунев… — продолжал Ефремов, — необычный, умный, талантливый человек. Я знаю его давно. Еще по институту. Он оставлял у меня некое двойственное впечатление какой-то недосказанности, что ли. Знаете, как говоришь о чем-то и не договариваешь. Вот такой же Лунев. Понимаете, у него все было несколько иначе, чем у других. Он поступил в институт в сорок пятом. Мы знали, что он партизанил, был ранен. Но никто и никогда не видел его ни с орденами, ни с колодками, ни с нашивками за ранение. Он вообще никогда не вспоминал об этом. Ученый прекрасный. Вернее, был им.
— Почему был, Андрей Анатольевич? — вмешался в разговор Казаринов.
— В науке нельзя останавливаться.
— А почему это случилось? — спросил Казаринов.
— Почему? Сам удивляюсь. Он вообще очень изменился за последнее время. В нем словно какой-то стержень сломался. Был хороший ученый, и свое дело любил, и, конечно, хотел стать доктором, а там и член-корром… И вдруг все это кончилось.
— А когда вдруг-то, Андрей Анатольевич, голубчик? — Некрасов хлопнул ладонью по журнальному столику. — Когда?
— Когда? — Ефремов встал, вышел в другую комнату.
Через несколько минут он вернулся, неся в руках толстую синюю книгу. На титуле были две фамилии.
— Вот, — Ефремов положил книгу на стол, и Казаринов прочитал фамилии авторов: А. А. Ефремов, Б. Д. Лунев.
— Эту книгу мы делали вместе. Здесь четыре главы Лунева, а шесть моих. — Ефремов задумался на минуту, погладил книгу ладонью. — Почему мы как соавторы не выступили в равных долях, как принято писать в договорах?
Лунев сам отказался работать над последней главой. Пришел и сказал: «Не могу». И это случилось в восьмидесятом году.
— Может быть, он просто устал? — Казаринов напрягся, ожидая ответа.
В голове его появилось нечеткое, весьма расплывчатое предположение.
— Нет. Четыре главы — это кусок его диссертации, пятая, обобщающая, давала главное — анализ. Нет, я хорошо помню тот день. Со мной говорил совсем другой Лунев. Он пришел ко мне сразу после возвращения с симпозиума.
— Стоп. — Некрасов приподнялся в кресле. — Где проходил симпозиум?
— В Вене.
— Значит, он изменился после поездки в Вену, — задумчиво не то спросил, не то сказал генерал.
…Прощаясь в машине с Казариновым, Некрасов сказал:
— Вена. Помните, Евгений Николаевич, Вена. Я проверял, Лунев часто ездил в соцстраны, но единственная командировка в капстрану была на симпозиум в Вену.
…Совещание окончилось. Руководители служб покидали кабинет.
— Вас, товарищ генерал, — выйдя из-за стола обратился к Некрасову начальник управления, — прошу остаться.
Некрасов подождал, пока все покинут кабинет, и вернулся к длинному столу для заседаний. Начальник устало опустился на стул, ослабил узел галстука и взял папку с письменного стола.
— Докладывайте по делу Лунева.
— Мы считаем, что Борис Дмитриевич Лунев в 1943 году был завербован в Гродно начальником белорусского отдела «Зондерштаба-Р» капитаном Рискевичем. Лунев выдал абверу оперативно- разведывательную группу НКВД СССР.
Начальник на секунду приоткрыл папку, Некрасов увидел свою докладную. Некоторые предположения были подчеркнуты красным карандашом.
— Как Лунев попал в отряд? — продолжал он.
— Считаю, что Лунев специально не выдал партизанского резидента Брозуля, оставляя для себя путь назад.
— То есть?
— Понимаете, с Луневым ситуация очень сложная. До вербовки Рискевичем он храбро дрался с немцами, потом был исполнительным, но очень осторожным связником. В партизанском отряде вел себя мужественно и был представлен к награде. Потом учился, прекрасно работал. Теперь, анализируя некоторые его поступки, мы находим в них определенную логику и смысл. Это теперь.
— Конкретнее.
— После окончания института Лунев категорически отказался поехать на работу в Западную Германию. В шестидесятом ему предлагали очень престижное место в Женеве — тоже отказался. Он любыми способами уклонялся от загранкомандировок. Я имею в виду капиталистические страны. Ездил только в страны СЭВ. Правда, часто.
— Чем объяснял отказ от поездок?
— Говорил, что он специалист по социалистической экономике и не может терять время на ненужные поездки. Пять лет назад Лунев выехал на симпозиум в Вену. Пытался отказаться, но не смог. Там было запланировано его сообщение. Мы подняли материалы и выяснили, что в это же время в Вену приехал
