— Я пойду погляжу.
Наумов вошел в комнату Бурмина и закрыл дверь.
Здесь было все так же, как и два часа назад, когда он впервые переступил порог.
Наумов сел на стул, закурил и внимательно оглядел комнату.
Письменный стол. Ящики вывернуты на пол.
Олег положил сигарету, сел прямо на ковер.
Бумаги. Видимо, Бурмин был аккуратным человеком.
Папка договоров. Папка переписки с издательствами и киностудиями.
Письма читателей. Счета за квартиру, телефон, автомобиль, корешки квитанций переводов.
Целая стопа ледериновых обложек. Понятно. Лауреатские дипломы и Почетные грамоты. Прилично, штук двадцать.
Так, поехали дальше. Коробочка, разобранная зажигалка… Кремни…
Сломанные трубки… Это что? Медали… «За трудовую доблесть», «За отвагу на пожаре», «За спасение утопающих», две каких-то иностранных.
Так, дальше. Ершики для чистки трубок… Сломанный стартовый пистолет… Ножички… Какие-то монеты и значки…
Господи, как много ненужных мелочей храним мы! Они кажутся нам значительными и необходимыми. Чаще всего это память о чем-то. Очень личном, никому неведомом.
Из этих мелочей и состоит мир человека. И ничто так крепко не привязывает его к жизни, как эти мелочи.
А что в этой коробке? Почетные знаки. ЦК ВЛКСМ, МВД, Погранвойск, спортивные.
Как аккуратно берег Игорь Бурмин все эти вещи! А единственная наследница — его жена, приедет, сгребет все в кучу как ненужный хлам, все, что дорого было ему, и выкинет.
Надо изъять их и медали. Составить акт и изъять. И отдать на память чудной женщине Елене Георгиевне. Неудобно, когда на помойке валяются почетные грамоты и дипломы. Совсем неудобно.
Бумаги, письма, блокноты. А он аккуратный был. Каждая командировка отмечена, и год стоит, и месяц, и люди, с которыми говорил.
Все это внимательно посмотрю в Управлении. А это что? Надпись «Место встречи Гродно». Документальная повесть, 1985 год. Название перечеркнуто и красным фломастером написано новое — «Падение».
Видимо, это и есть его последняя работа. Листы по полу разбросаны. На одном след ботинка. Это наши. Словно слоны в посудной лавке. Горе-оперы.
Олег поднял одну из страниц.
Я живу в Родопах. По утрам над горами висит туман. Плотный и мягкий. Сквозь него с трудом пробивается солнце. Оно похоже на занавешенную лампу. Потом ветер разгоняет туман и солнце нестерпимо яркое повисает над миром, в котором есть только две краски: зеленая — поросшие соснами горы и голубая — небо. Озеро тоже голубое, потому что в нем отражается небо.
Я живу здесь в немыслимой тишине. Среди простых и забытых звуков: смеха детей, глухого стуканья коровьих колокольчиков и шелеста ветра. И здесь, среди невероятной красоты Родоп и тишины, я острее воспринимаю все то, о чем хочу написать.
Именно в состоянии невероятного покоя приходят ко мне ассоциации из того жестокого времени. И становятся более выпуклыми понятия «мужество», «трагизм», «предательство»…
— …Вот этот дом, — говорит Сергей Петрович Брозуль.
Основная улица. Зеленая, горбатенькая. Домики маленькие, с арочными воротами, с заросшими кустами дворами. Она, извиваясь, бежит к реке. Маленькая улица с нежным названием Буковая в белорусском городе Гродно.
Дом закрывают кусты, видны только окна второго этажа и островерхая крыша. Мы входим в ворота и идем по дорожке, уложенной гладкими, лопнувшими каменными плитами.
— Вот этот дом, — повторяет мой спутник. — Только в сорок третьем он не был таким нарядным.
Сорок два года назад в этом доме сотрудники абвера арестовали разведгруппу. Их не взяли. Был короткий и яростный бой. Уйти удалось одному молодому связному — Борису Луневу. Раненный, истекающий кровью, он приполз в дом к Брозулю, руководителю нашей разведки в этом районе.
Олег отложил страницу. Нет, это не о том. Это о войне. Значит, он работал над книгой о тех годах. А искать надо в сегодняшнем.
Наумов аккуратно собрал страницы, вложил их в папку. Он прочтет все это потом, в Управлении.
Шкаф раскрыт, но, видимо, ничего не взято. Количество вещей соответствует количеству вешалок.
Стеллажи. Книги выкинуты. И здесь что-то искали.
Но что?
Вот валяются раскрытые папки с надписью «Архив». Книги, которые написал Бурмин. Журналы с его статьями, газетные вырезки.
Если бы узнать, что искали в этом доме, то можно было бы найти того, кто искал. Не можно, а легче. Потому что он должен найти убийцу. Для этого он, Олег Наумов, и надел милицейскую форму.
В дверь заглянул следователь.
— Ну, что у вас?
— Даже не знаю. Вы оформили показания Котовой?
— Конечно. Давайте потолкуем.
Они уселись в гостиной у стола. Следователь, Наумов, Середин, Леня Сытин и эксперт.
— Ну, чем нас порадует наука? — начал следователь.
Он был главным на этом совещании.
— Что сказать? К сожалению, у нас почти ничего нет. Ярко выраженных следов не обнаружено. Как мы и предполагали, преступник обмотал ноги полиэтиленом, отпечатков тоже нет. Мы сняли несколько, которые показывают, что он надевал на руки кожаные перчатки. Теперь об оружии. Я звонил только что. Пулю извлекли. Я смело могу сказать, что стреляли из редкого для наших мест оружия — японского пистолета «Намбу» 8 мм с глушителем. Поэтому никто и не слышал выстрела.
— Что у вас, майор? — повернулся следователь к Середину.
— Отработали следы-вмятины, они вели к забору, потом к роще, дальше теряются. Судя по вмятинам, следы принадлежат человеку высокому, метр восемьдесят пять и больше, размер ноги предположительно 42 — 43.
— Леонид Павлович, — Наумов записал в блокноте цифры, — представь себе утро, по лесу идет человек в полиэтиленовых мешках на ногах. Ты бы его запомнил?
— Твоя правда, Олег Сергеевич, будем искать.
— Ты должен бросить людей для опроса всех жителей окрестных поселков.
— Тебе легко говорить. Ты что, думаешь, у меня на территории только это убийство? Сам же на «земле» работал…
— Работал я в районе, это точно. Только я тебя прошу, пусть твои ребята поговорят.
— Они постараются, — мрачно сказал Середин.
— А вы чем нас порадуете, товарищ Сытин? — Следователь достал сигарету, но прикуривать не стал, только понюхал.
— Я говорил с соседями. О Бурмине говорят только хорошее… Гости к нему приезжали. Видели, например, актера Самсонова и писателя Виктора Горелова…
— Вот она, слава-то, — мрачно сказал Середин, — нас никто в лицо не знает.
