— Будем челом воеводе бить, чтобы с осадного двора до теплого времени не выбивал.
— Вали к съезжей.
— А челобитья не послушает — за бороду.
Торг опустел вмиг. Остался мужик, недавно просивший милостыню. Лежал он на земле, уставившись стеклянными глазами в хмурое небо.
Краснорядец запер лавку, подошел, легонько ткнул мужика носком. «Помер, сердешный, а подобрать некому».
Федор пошел вслед за деловыми мужиками и посадскими на гору. На Облоньи перед съезжей избой от народа черно. Стояли без колпаков, уныло смотрели в землю.
На крыльцо вышел Трубецкой. Передние мужики пали на колени:
— Смилуйся, князь-воевода!
— Не вели из города вон выбивать!
Трубецкой ступил шажок. Маленький, шуба до пят, на голове заношенный лисий колпак, ни дать ни взять — старикашка-подьячий. Ущипнул сивую бороденку, шепеляво крикнул:
— Какого ради дела прибрели, гильевщики?
Мужики притихли. Одинокий голос сказал:
— Не с гилью, воевода, прибрели, а по-доброму челом бьем, чтобы велел стрельцам деловых людей с осадного двора не выметать.
Воевода поискал говорившего глазами, поманил сухоньким пальцем:
— Подойди-ка…
Раздвигая локтями мужиков, вышел наперед Михайло Лисица; дерзко вскинув голову, стал перед крыльцом.
— Эй, стрельцы, берите гильевщика! Да волоките в подклеть.
Из караульни выбежали несколько стрельцов; расталкивая кулаками толпу, стали продираться к Михайле. Мужики сдвинулись плотнее:
— За что Михалку в тюрьму тащить?
Ермолка Тарабарка, успевший протиснуться к крыльцу, выкрикнул:
— По-доброму с челобитьем пришли.
Стрелец ткнул Ермолку древком бердыша. Тарабарка охнул, схватился за живот, сел на снег. Кто-то треснул стрельца по затылку. Разом взметнулись десятки кулаков. Стрельцы плотнее нахлобучили колпаки, отодвинулись. Из сеней высунулось встревоженное лицо дьяка. Дьяк наклонился к воеводиному плечу, зашептал:
— Поопасись, князь-воевода, стрельцы из караульни разбрелись. Не сотворили бы гильевщики воровским делом твоей милости какого дурна.
Князь досадливо отмахнулся. На розовом личике проступили клюквенные пятна:
— Волоките!
Стрельцы, переминаясь, опасливо косились на мужиков. Один сказал:
— Немочны, князь-воевода, вора взять, — гильевщиков сила.
От гнева у воеводы перехватило дух. Потянул с головы колпак, вытер рукавом плешь, погрозил мужикам сухоньким кулачком:
— Отведаете у меня, почем гривенка лиха, слезами кровавыми наплачетесь.
Мужики разноголосо завопили, вплотную придвинулись к крыльцу. Что кричали мужики, Федор не разобрал, слышал одно: «а-а-а-а…». Видел, как побледнело у князя детское личико, как, путаясь в шубе, метнулся боярин в съезжую избу. Потом зашлепали по крыльцу лапти. Видел еще Федор, как мужик, камнебоец Хлопок Косолап, вытащил за ворот из сеней князя-воеводу. Михайло Лисица следом вынес снятый со стены в съезжей избе образ скорбящей богородицы. Князь перекрестился, приложился к иконе трясущимися губами:
— Клянусь и обещаю пресвятой троицей деловых людей с осадного двора вон не выбивать и дурна им за то, что ко мне скопом приходили, не чинить.
21
Шел розыск. Каждый день стрельцы тащили в тюремную подклеть деловых людей. Брали и из осадного двора и стоявших по дворам у посадских. Первыми забрали Михайлу Лисицу, Косолапа, Ермолку Тарабарку и Юшку Лободу, заводчиков гили. Подмастер Огап Копейка принес воеводе грамоту. В грамоте были наперечет переписаны все мужики, ходившие к воеводе с челобитьем. Тех, кого не приметил воевода или кто из стрельцов, брали по Огапову списку.
Розыск вел сам Трубецкой. Тюремная подклеть не вмещала сидельцев. Под тюрьму взяли пустой соляной амбар у Пятницкой башни. Каждый день таскали сидельцев в пытошную избу. Заплечный мастер Пантюшка Скок с работой не управлялся, пришлось взять в помощь ему еще двух охочих стрельцов. Воевода в розыске усталости не знал, в пытошной избе на стенах и потолке кровь не просыхала. Михайлу и Косолапа после трех встрясок на дыбе унесли в подклеть полумертвыми.
Перебрали более полсотни мужиков, а воевода все не унимался. Деловые люди, не дожидая, пока потянут на расспрос и пытку, разбредались, куда глаза глядят. Город вовсе запустел.
Федор целые дни бесцельно ходил по горнице из угла в угол. Думал, как вызволить взятых под караул мужиков. Заикнулся было Звенигородскому, что деловые мужики разбегаются, воевода своим розыском пустошит город. Некому будет достраивать башни я прясла.
Князь посопел, поморгал заплывшими глазками, лениво вымолвил:
— То его, воеводино, дело — гильевщиков да воров сыскивать. Разбредутся какие людишки, другие на их место прибредут. Оголодалых мужиков теперь без числа бредет. Да и дела осталось в полдела.
Часто в горницу заходил поп Прокофий. От жадности, от боязни, что голодные мужики что-нибудь скрадут со двора, поп похудел, лицо — один нос да щетина, совсем еж. Зашел как-то под вечер, присел на лавку, шарил по углам беспокойными глазами.
— Опять вчера мужик-гильевщик на пытке помер, на сей неделе третий. Воскресенским попам от Князева розыска доход: помрет тюремный сиделец, из съезжей избы попам за отпевание дают по две деньги. Прежде попам великий доход от крещеньев да молебнов шел, теперь — от мертвецов, земляной да панафидный. Воевода розыск крепкий чинит — то гораздо. Деловые людишки без грозы заворовались, гилью против государева воеводы поднялись.
Федор сбоку посмотрел на попа, вспомнил, как часто вспоминал слова Окинфия Кабанова, ученика Феодосия Косого: «Замазал дьявол попам очи пеплом пламени адова, не слуги господни попы, но стяжатели злолютые». Сказал:
— Деловые люди не с гилью к воеводе шли, с челобитьем. Воевода крест целовал — из каменного города мужиков не выбивать и зла им не чинить. Как ты, поп, мыслишь: великий грех крестное целование нарушить?
Поп заерзал на лавке, подвигал колючими бровями:
— Крестное целование гильевщикам не в целование. Владыко Феодосий князя-воеводу от клятвы его разрешил.
Как-то утром пришел вестовщик: князь-воевода велит мастеру немедля идти в съезжую избу. Перед крыльцом съезжей уже толпились челобитчики. Федор прошел в подьяческую горницу. В горнице скрипели перьями подьячие. Старший над подьячим племенем Гаврюшка Щенок поднял от бумаги кривой нос, буркнул:
— Иди в воеводину комнату.
В боковой горнице — воеводской каморе под образами сидел Трубецкой. На плешивой голове торчком сивый хохолок. Рядом с Трубецким, по правую руку — второй воевода Голицын, слева — дьяк. Трубецкой щипнул бороду, уставился на Федора.
— Ведомо, тебе, Федька, что наученик твой Михалко Лисица деловым людишкам затейные речи говорил и на гиль против бояр и воевод великого государя всея Русии научал?
