стенки.
— Всех, кому должен, прощаю! — перебил ее Костя, потеряв терпение. — Я человек широкий. У тебя все? Тогда гуляй.
— Да как вы смеете! — девушка, сидевшая по другую сторону конторского стола, разделявшего ее и Костю, вскочила и шмякнула свою сумочку о столешницу. — В милицию пойду!
Трое девиц, устроившись за спиной Кости на служебном диване, при упоминании милиции неудержимо расхохотались.
— Иди, — хмыкнул Костя. — В милицию иди, в мэрию, к Президенту. Твоя сестрица сама туда рвалась, где сейчас обитает. Видно, в одном месте сильно свербило.
— Она ехала туда как фотомодель, а не как проститутка! — воскликнула Ольга отчаянно.
Шлюхи опять буквально скисли со смеху. Девушка принялась лихорадочно рыться в сумочке. Наконец вытащила оттуда какой-то конверт.
— Вот у меня письмо, где все рассказано о том, как вы ее обманули! — Она потрясла конвертом перед гнусной рожей сутенера.
Вдруг громко прозвенел дверной звонок. Костя улыбнулся и миролюбиво сказал:
— Так ты с этим письмом в милицию собралась? Не утруждайся. Она уже здесь. Милка, открой! — бросил он одной из проституток, не оборачиваясь.
В гости и впрямь пожаловала милиция. В комнату вошли два здоровых мента — прапорщик и младший лейтенант.
— Все на субботник! — провозгласил прапорщик. — Ленинского бревна не обещаем, но палки будут!
— Всех, что ли, забирать? — спросил младший лейтенант, глядя на хорошенькую незнакомку, все еще сжимавшую в кулачке письмо сестры.
— Всех, всех! — радостно разрешил Костя.
— И эту? — Милиционер явно колебался: уж очень не походила Ольга на «ночную бабочку».
— И эту! — Сутенер совсем развеселился. Он определенно заигрался: «не чуял поля», не соображал, какую беду кличет на свою никчемную голову.
Три шлюхи подхватили Ольгу под руки и потащили к дверям.
— Что вы делаете?.. Как вы смеете?!. — в растерянности воскликнула девушка.
— Новенькая? — деловито осведомился прапор.
— Новенькая, новенькая, — охотно закивал Костя.
— Ну, мы ее в четыре ствола вмиг обкатаем! — пообещал младший лейтенант.
В дежурной части отделения милиции царили покой и благодать. Никольский и дежурный по отделению майор Паршиков пили кофе из фаянсовых кружек.
На кружке Никольского красовался Жириновский, на кружке Паршикова — двуглавый орел. В углу старшина, помощник дежурного, злобно сопя, пришивал пуговицу к форменной тужурке.
— Не умеешь ты, Смирнов, с гражданами общаться. Учись у старших по чину, — назидательно отметил Паршиков и продолжал уже в лирическом ключе:
— Вот сегодня пришла дама, божий одуванчик, с котом на поводке и говорит мне: «Товарищ генерал…»
— Сослепу-то чего не скажешь, — пробурчал Смирнов. Никольский оценивающе осмотрел Паршикова и, дожевав бутерброд, высказался:
— А что, не похож? Как говорил дед Щукарь: «Лобик узенький, головка тыквочкой, ну, вылитый генерал!»
— Подлые выпады с презрением игнорирую! — отрезал майор и с достоинством вскинул голову: — И продолжаю цитировать даму: «Товарищ генерал, моего кота гнусные соседи решили отравить». Я спрашиваю: «Откуда вам это известно?» А она: «По взглядам. Я все по их взглядам прочитала». Я ей вежливо в ответ: «Заявление ваше принято, мадам. Спокойно идите домой. Вашего кота будут охранять лучшие бойцы нашего отделения». Она ушла и все довольны: дама довольна, кот доволен, я доволен. А ты, Смирнов? Ты этого пьяницу за грудки, и он тебя за грудки. Вот и сидишь, пуговицу пришиваешь.
Никольский допил кофе, потянулся и сладострастно произнес:
— Сейчас домой и в койку. А вы служите, Бога не забывайте.
И вдруг на мониторе появилось изображение пожилого гражданина в военной рубашке с медалью «Ветеран труда» на груди.
— Ну и денек у вас, товарищ майор, то кот на поводке, то общественник с медалью, — подначил старшина.
Паршиков нажал кнопку, загудел замок двери и в дежурку вошел суровый общественник.
— Ну, что тебе, Ермилов, от меня надо? — тоскливо спросил Паршиков.
— А ты мне вообще не нужен. Я вон к начальнику уголовного розыска! — строго кивнул ветеран на Никольского.
— Что скажешь, Андрей Сергеевич? — устало поинтересовался Сергей.
— На чердаке бомжи перестрелку устроили, — округлив глаза, почти шепотом сообщил Ермилов.
— Давно? — деловито осведомился Никольский.
— Час, наверное, как…
— Что же ты сразу не позвонил? — спросил Паршиков.
— Да чертов банк коммуникации свои ведет и нам кабель перерубил! — Пенсионер аж побагровел от возмущения.
— Ну, прибежал бы! — продолжал давить Паршиков.
— Ишь ты, прибежал бы! — передразнил Ермилов. — Мне своя жизнь тоже дорога. Переждал и пришел к вам. Действуйте!
— Дай фонарь, — обратился Никольский к Паршикову. — Мне все равно по пути. Загляну.
По замызганной лестнице Сергей добрался до чердачной площадки и остановился у приоткрытой двери. Принюхался.
— И вправду порохом пахнет… — констатировал он без особой радости.
Ермилов, отставший на пролет, самодовольно сообщил дополнительные сведения:
— Четыре выстрела было!
Никольский вытащил пистолет, передернул затвор, левой рукой включил фонарь, нагой распахнул дверь и крикнул:
— Всем стоять! Уголовный розыск!
Мощный фонарный луч сразу наткнулся на тело с простреленной головой, валявшееся у порога. А возле чердачного окна лежал второй участник перестрелки. Никольский направился к нему. Залитый кровью человек намертво сжимал в правой руке пистолет ПСМ. Сергей присел, пощупал у неподвижного мужчины пульс.
— Живой! — с радостным удивлением воскликнул Никольский и вдруг увидел вишневую книжицу, валявшуюся неподалеку. Поднял, развернул и ахнул по-русски:
— …твою мать!
Во дворе семиэтажного дома царил сущий автомобильный переполох: машины милиции, «скорой помощи» и ФСБ, застыв друг против друга, напряженно гудели моторами, будто собираясь бодаться.
Милицейский генерал Колесников и начальник местного отделения милиции подполковник Беляков с горестными лицами, как и положено в таких случаях, внимательно наблюдали, как из подъезда выносили носилки. Одни в труповозку, другие — в машину «скорой помощи». «Скорая» включила сирену и умчалась во тьму московских улиц.
Генерал вздохнул и обернулся к Белякову. Тот замер с покаянным лицом.
— Я уже полчаса здесь, а ты только что явился! — рявкнул Колесников. — А убийство на твоей территории!
