разглядывал широкоплечего человека в солдатских обмотках, с косым шрамом на виске. О, эти русские! Арчибальд Скайлс писал в одной из своих статей: «...Отсутствие в их глазах определенности, то насмешливость, то безумная решительность, и, наконец, непонятное выражение превосходства крайне болезненно действуют на европейского человека».
– Вы думаете пойти по этому объявлению? – спросил американец.
– Обязательно пойду.
– Но ведь это вздор – лететь в безвоздушном пространстве пятьдесят миллионов километров.
– Что говорить – далеко.
– Это шарлатанство или бред.
– Все может быть!..
Арчибальд Скайлс не был бы журналистом, если бы не пустился на розыски инженера Лося. Выслушав его рассказ, американец деловито спросил:
– На какие средства построен аппарат?
– На средства республики.
– Вы рассчитываете найти на Марсе живых существ?
– Это я увижу утром в пятницу...
Спустя сорок лет после того, как Толстой написал «Аэлиту», диалог героев романа имел продолжение. «Комсомольская правда» напечатала статью председателя первого советского Общества астронавтики Г. Крамарова.
«Однажды, – писал Г. Крамаров, – я зашел к нему на квартиру. Это была небольшая комната с полками, заваленными книгами. На тумбочке лежала пачка толстых тетрадей.
Я поинтересовался, что это за тетради.
– Это мои расчеты воздушного реактивного корабля и пути его следования на Марс, – ответил он.
– Почему именно на Марс? – спросил я.
– Предполагается, что на Марсе имеется атмосфера и возможно существование жизни. К тому же, – добавил он, – Марс считается красной звездой, а это эмблема нашей Советской Красной Армии...».
Разумеется, инженер Лось был создан воображением А. Толстого. Председатель первого советского Общества астронавтики вспомнил о замечательном инженере Фридрихе Артуровиче Цандере.
Но вернемся к роману Алексея Толстого. Сопоставим его еще раз с действительностью. Сравните, к примеру, Арчибальда Скайлса с Гербертом Уэллсом. Ведь именно Уэллс писал о революционном Петрограде: «Поразительно, что цветы до сих пор продаются и покупаются в этом городе, где большинство оставшихся жителей почти умирает с голоду и вряд ли у кого-нибудь найдется второй костюм или смена изношенного и залатанного белья».
Революционная Россия потрясла английского писателя. «Основное наше впечатление, – читаем мы в его книге „Россия во мгле“, – это картина колоссального, непоправимого краха... История не знала еще такой грандиозной катастрофы. На наш взгляд, этот крах затмевает даже саму революцию».
Спорить трудно. Голод, холод, штыки интервентов и белогвардейцев – все было против восставшего народа. И в то же время веришь Алексею Толстому, когда он заставляет стартовать космический корабль на фоне разрухи. Не случайно герои «Аэлиты» совершают невозможное. Символично и название улицы, на которой повесил свое объявление инженер Лось. Вспомните: называлась она улицей Красных Зорь не только в романе.
Итак, исторический роман (а сегодня «Аэлита» роман в значительной степени исторический) рассказывает нам о русской интеллигенции в трудные послереволюционные годы.
Измученному голодом и разрухой народу очень трудно. Нелегко и Циолковскому. В 1917 году пошел седьмой десяток, а чего он добился? Его талант отметили Сеченов и Менделеев, Столетов и Жуковский. Увы, кого интересовало их мнение? Что оно изменило в жизни Циолковского? Тридцать шесть лет изо дня в день тянул он лямку провинциального учителя, мечтая отдать свои силы науке. А результат? До революции никакого, но вот теперь случилось чудо. Стоило Циолковскому напомнить о себе, как он ощутил внимание и заботу, для него совсем непривычные.
Поддержку оказала Социалистическая академия общественных наук, учрежденная декретом ВЦИК 13 июля 1918 года12. Константина Эдуардовича привели в нее вопросы переустройства мира. Наивно и безуспешно он пытался решать их в брошюре «Горе и гений». Естественно, что бурные события (две революции за год!) изменили мировоззрение ученого. Он спешит сообщить академии, что его идеалы социалистического устройства человека близки Советской Конституции. Он просит помощи, без которой не может окончить работу, способную принести пользу в уяснении духа и разума этого важнейшего политического документа.
Одной лишь фразой поминает ученый свои трудности, но эта фраза страшна: «Теперь получаю пенсию в 35 рублей и не умираю с голода только потому, что дочь служит (в местном продовольственном отделе) и получает 270 рублей13».
Письмо из Калуги, подкрепленное пачкой брошюр в разноцветных обложках, вскрыли добрые руки. Разумеется, старый учитель не бог весть какой политический грамотей. И все же его мысли не могли не подкупать своей дерзостью, смелостью, космическим размахом. Коль скоро идея мировой революции не сходит со страниц печати (а ее действительно обсуждали тогда и стар и млад), то почему же не понести в будущем революционные идеи на другие планеты?
Москвичи сумели разглядеть в Циолковском незаурядную личность. 26 августа 1918 года Социалистическая академия избрала его своим членом-соревнователем.
К официальному извещению, посланному в Калугу, было приложено письмо. «Социалистическая академия не может исправить прошлого, – читал в нем Константин Эдуардович, – но она старается хоть на будущее оказать возможное содействие Вашему бескорыстному стремлению сделать что-нибудь полезное для людей. Несмотря на крайние невзгоды, Ваш дух не сломлен. Вы не старик. Мы ждем от Вас еще очень многого. И мы желаем устранить в Вашей жизни материальные преграды, препятствовавшие полному расцвету и завершению Ваших гениальных способностей».
Итак, преграды рухнули. Ему предлагают переехать в Москву. Он сможет работать в коллективе. Перед ним откроются двери библиотек. Мечта молодости внезапно обернулась явью. Но поздно, слишком поздно... Он стар, болен, голоден. Переезд в Москву ему не по силам...
Константин Эдуардович просит разрешения работать в Калуге. Москва настойчива. Новое письмо из академии, подкрепленное денежным переводам, подчеркивает: «Если Вы не сможете приехать без дочери, то уверен, что мы здесь найдем службу для Вашей дочери на оклад, отнюдь не меньший того, какой она получает в Калуге».
Как это заманчиво! И все же он вынужден отказаться: «...моя тяжкая для меня, несносная для других глухота, старость, болезненность, отощалость от голода, семья из четырех человек с одним работоспособным членом делают мое пребывание в Москве положительно губительным. Здесь же я буду спокоен и мало-мальски сыт... При таких условиях я легче смогу перенести суровую действительность...»
Циолковский остался в Калуге. По-прежнему хлопочет Варвара Евграфовна. Целыми днями что-то толчет, сушит, провяливает, стараясь сделать мало-мальски пригодными для пищи овес, свеклу, гнилую картофельную муку, а Константин Эдуардович пишет работу, которую от него ждут в Москве...
Социалистическая академия установила новому члену-соревнователю постоянное денежное содержание. Расписка Циолковского за первую половину июня 1919 года, уцелевшая среди его писем в академию, свидетельствует – двухнедельное жалованье составило 835 рублей. Это ощутимая поддержка. В 1919 году мешок картошки в Калуге стоил 450 рублей.
Циолковскому хочется отплатить государству за заботу. И он совершает поступок, удивительно точно раскрывающий его настроение. Константин Эдуардович вознамерился выехать на Южный фронт.
Это выяснилось совсем недавно. Сотрудница Центрального государственного архива Советской Армии Т. Андреева стала разбирать одну из папок документов Южного фронта. Ничто, казалось, не сулило интересной находки. Керосин, лес, хлеб, обмундирование... Архивную папку наполняли заявки, доверенности, накладные. Скучно и буднично. Но вдруг под одной из бумаг совершенно неожиданно подпись: «Циолковский».
Андреева осторожна. Она сличает почерк с опубликованными автографами Циолковского. Сомнения
