зачерпнул ковшом из «негодной к слоновьему удовольствию» бочки и разлил по кубкам.
Выпили. Потом еще.
Нет, не ошиблась животина: и с пригарью водка и водяниста.
Не облыжно слон ножищами топал и в хобот трубил. Не один штоф скраден лиходеями.
Из Зверового двора отправились к Гостиному. И про товары надобно было узнать, и про цены. Без того в торговом деле никак нельзя.
Обширен новый Гостиный двор у Зеленого моста, ничего не скажешь. И суконная линия здесь имеется, и шубная, и шапочная, и зеркальная, и аптекарская.
А рядов тех — не счесть: бабий ряд — в нем перинами торгуют, подушками, кружевами да нитками; табачный ряд; свечной; седельный; птичий; холщовый; лоскутный; ветошный… Даже «стригальный ряд», где волосочесы и брадобреи хозяйничают, — и тот есть.
Иноземных купцов мало — не время, весной понаедут. Больше — своих. Но заморских товаров хватает: голландские полотна, бархат, шелка, медная и оловянная посуда, апельсины, лимоны, красное церковное вино, благовония.
Помимо купцов и их приказчиков торгуют с лотков ремесленники.
Тут искусные изделия и железных кузнецов, и медных; мастеров по серебру; резчиков рога и кости — гребни, ларцы, белильницы и румяльницы для баб и девок, им же потребные хитрые коробочки с тайными запорами — клеельницы для ресниц и бровей, ежели у которой коротки.
В одной из лавок продаются иноземные игральные карты.
В зеркальной линии скоморошничает меж лавок кудрявый молодец в зипуне, подбитом лисой. Приплясывая, частит скороговоркой:
— Той, что черноброва и круглолица, без зеркальца не обойтиться — заплетет косу да и увидит всю свою красу. А кикиморе — той лучше миновать наш товар стороной…
Миновав лоточников, нижегородцы прошли к месту, где шла распродажа конфискованного у князя Василия Лукича Долгорукова и прочих государственных преступников имущества.
По всему было видно, что не бедно жил своровавший супротив государыни князь: портреты многокрасочные, что именовались в прежние времена «парсунами с живства», то есть с натуры; шубы богатые, одна другой краше — и собольи лапчатые, и на бобре, и на кунице; кафтаны бархатные; башмаки с серебряными да золотыми пряжками; пуговицы алмазные; табакерки; ларцы; кубки; локотная рухлядь: златотканая парча, сафьян, шелка (все это и при продаже и при покупке на локти мерялось).
Тут у кого хочешь глаза разбегутся. Но Михаил Костромин приметил лишь одно: скромно стоявшие в глубине обширного прилавка старинные, позеленевшие от времени бронзовые часы с одной часовой стрелкой и необычным восьмиугольным циферблатом.
В бронзовом лучистом восьмиугольнике часов, на часовом золотом прописанном круге, сверкали, будто в серебристом свете луны, «зодейные знаки» двенадцати созвездий небесной сферы.
Замер в прыжке, откинув назад голову и подняв вверх трехконечный, словно казачья плетка, хвост, властитель человеческого разума Овн. Натянул до звона тетиву лука с каленой стрелой Стрелец; опрокинул свой кувшин, из которого нескончаемым потоком льется хрустальная вода, легкий телом Водолей; изогнул басурманской кривой саблей ядовитый хвост черный Скорпион… Неуклюжий Рак, пышнотелая Дева с цветком в руке, эфиопский гривастый Лев, купеческие Весы с двумя чашами, Козерог, Телец, Рыбы…
Костромин никогда не слыхал про папу Сильвестра II, Бомелия, Стоу, Бранда, часовщика герцогини Курляндской Питера Гофмана. Не слыхал он, разумеется, к про предсказания доктора и волхва Иоанна Грозного о счастливой судьбе восьмого владельца часов.
И ни к чему вроде были Костромину часы. А отойти от прилавка он не мог. Стоял, слушал тиканье часов с восьмиконечным циферблатом и постепенно стал разбирать в этом тиканье слова. «Ку-пи, ку-пи, ку-пи», — тихо, но настойчиво шептали ему часы.
— Часы столовые с часовым боевым известием, — вяло сказал золотушный подьячий, тыча в часы сухим негнущимся пальцем. — Старинные. Али немецкой али фряжской работы.
Хотел отойти Костромин от прилавка — не может: не слушают его ноги, словно свинцом налиты.
А Гаврилычу что? Сын хозяйский стоит — и он постоять может. Стоять — не ходить.
«Ку-пи, ку-пи, ку-пи, ку-пи…» — стучат часы.
Что тут будешь делать?
Вздохнул Костромин — немалые деньги эта старая игрушка стоила, расстегнул шубу и полез за кошельком.
И тут же часы зазвенели с перезвоном колокольчиками, словно засмеялись. Ожили на часовом круге «зодейные знаки»: помахал купеческому сыну приветственно трехконечным хвостом Овн, подмигнул лукаво Стрелец, протянула Костромину свой цветок пышнотелая Дева, еще более изогнул рога Козерог…
— Знать, судьба, — сказал Костромин, отсчитывая деньги.
Сказал он это так, для порядка, чтобы Гаврилыч не очень укоризной донимал. А часы, как и предсказывал Бомелий, действительно стали его судьбой.
Пройдут годы, и обласкает нижегородского купца всесильный Григорий Орлов. Да что Орлов! И Потемкин его приметит, и сам непобедимый герой Александр Васильевич Суворов с ним раскланяется. Императрица же Екатерина II — не через слуг или придворных, а самолично — вручит нижегородскому купцу тысячу рублей золотом и серебряную кружку со своим золотым портретом в медальоне. Выгравированная надпись вокруг портрета будет гласить: «Екатерина II, Императрица и Самодержица Всероссийская, жалует сию кружку Михаилу Андрееву сыну Костромину за добродетель его, оказанную над механиком Иваном Петровым сыном, Кулибиным, 1769 года, апреля 1 дня».
Будет эта кружка в роду Костроминых переходить от отца к старшему сыну. И не как память о царице, а как признание заслуг Кулибина и его покровителя Костромина в развитии механики, оптики и часового дела в государстве Российском, хотя сам Михаил Костромин лишь в одном деле разбирался — торговом…
Но вернемся к легенде, рассказанной моему отцу нижегородским историком Николаем Ивановичем Храмцовским, добившимся учреждения в Нижнем Новгороде Кулибинского ремесленного училища.
Итак, Михаил Костромин приобрел часы Бомелия. И сразу же после покупки — самое достоверное обстоятельство во всей нашей фантастической истории, обросшей былями и небылицами: эти часы испортились.
Наукой и опытом с самого момента создания механических часов твердо установлено, что лучший метод их исправления — встряхивание. Но часы, видно, не зря принадлежали в свое время злому волхву: встряхивание на них не подействовало. Тогда решил Костромин отдать их в починку. Это было роковое решение. Но, к счастью и для него и для часов, все петербургские часовщики, к которым он обращался, под тем или иным предлогом отказались браться за эту работу.
Выбрасывать часы Михаилу не хотелось. Не хотелось и показывать свою неудачную покупку дома. Кому приятно стать посмешищем?! Поэтому, вернувшись в Нижний Новгород, спрятал он свое петербургское приобретение в чулане. Прикрыл мешковиной и забыл.
Но часы были волшебными. Они не дали о себе забыть. И в ночь с 9 на 10 апреля 1735 года семью Костроминых разбудил громкий петушиный крик, такой громкий, будто петух за свою громкость жалованье в городской ратуше или у губернатора получал.
Глянул Михаил на ходики — час ночи. Не время для петуха. Да и откуда он в доме взялся?
Во второй раз закричал петух. В третий.
Что за напасть?!
Посмотрел Михаил в щель между ставнями — и увидел свет в окнах соседнего дома, где жил торговец мукой. Стряслось что?
— Кулибиниха от бремени сынком разрешилась, — сказал, входя в комнату с часами Бомелия в руках, отец. И спросил: — Это ты часы в чулан поставил?
— Я.
— А зачем?
— Порченые они.
— Порченые? Да ты что, глухой?
И Михаил Костромин услышал звонкое, ликующее тиканье привезенных им из Санкт-Петербурга
