колесо. Влез в кабину и начал отвинчивать часы на панели.
Солнце уже поднялось высоко, а Яруга все еще блуждает по лесу. На телеге лежат несколько немецких мундиров, два анкера для воды, здоровенный рулон брезента.
Яруга, ведя лошадь под уздцы, так же осторожно выбирает одному ему знакомую дорогу. Вот тропинка нырнула в кусты, и он пошел по тропинке.
Яруга поднял голову и увидел троих с автоматами.
Он хотел броситься к спасительным кустам, но за спиной его стоял еще один.
Один из троих, высокий, в сапогах, начищенных до матового блеска, в кожаной немецкой куртке, подошел к телеге, взял часы, повертел, бросил обратно.
— Ну что, Яруга, шарашишь потихоньку?
— Я… — голос Яруги сел, он никак не мог справиться с ним.
— Не дрожи, не дрожи, не тронем. Как там власть новая?
— Ничего пока…
— Не знает она о тебе. А?
— Не знает.
— Так вот, чтоб они ничего не узнали и дальше, ты мне поможешь.
Яруга молчал.
— Слышишь, сволочь, — бандит схватил Яругу за рубашку, дернул на себя. — Человеку нашему поможешь.
Яруга молчал.
— Он придет к тебе, скажет, что от меня. А по деревне слух пусти, что это красноармейцы грабят. Понял? Ну, езжай, мразь убогая. И помни. Как они госпоставки подготовят, сразу свистни. Я тебя теперь каждый вечер проверять буду.
Деревня Смолы. 6 сентября 1944 г. 15.00.
Бричка, груженная узлами и сундуками, выехала из ворот усадьбы Гронского. Сам Гронский в городском костюме сидел на облучке, на вещах примостились жена и невестка. Крестьяне, вышедшие из домов, молча глядели вслед бричке.
На дорогу перед самыми мордами коней выскочил Волощук.
— Стой! Стой, Гронский! Ты куда? — Волощук дышал тяжело. Ему нелегко было догнать бричку Гронского.
— В город, к брату.
— Нельзя хозяйство бросать, понял? — крикнул Волощук. — Кто армию кормить будет?
— Какую армию? Червоную?
— Червону!
— Так ты сначала банду слови. Это ж они до меня шли. Понял, староста, до меня, а не только до Капелюха! Уйди с дороги!
— Стой! — Волощук выдернул из-за пояса наган.
Гронский хлестнул коней, они рванули, оглобля задела не успевшего отскочить Волощука, и он упал, выронив наган, а бричка пронеслась мимо него.
Волощук прополз в пыли, дотянулся до оружия. Вскинул наган, потом опустил и долго сидел на дороге, беспомощный и слабый.
Райцентр. 8 сентября 1944 г. 9.00.
На этом базаре торговали всем. Он выплеснулся из огороженного рыночного пространства и заполнил близлежащие улицы. Здесь продавали немецкие, польские, румынские сигареты. Папиросы самых разнообразных сортов. Местный самогон — «бимбер», самодельный, ядовитого цвета лимонад в грязноватых бутылках, конфеты. Продавались за деньги и менялись на продукты часы, золотые украшения, серебряные портсигары, польские и немецкие мундиры, сапоги, костюмы и платья.
В центре, на дощатых рыночных прилавках, приезжие крестьяне торговали салом, битой птицей, окороками и овощами.
Над всем этим местом висел непрекращающийся гул, слагающийся из разговоров, криков и брани.
Телега запоздавшего крестьянина с трудом пробралась сквозь толпу к коновязи. Крестьянин спрыгнул с облучка, привязал лошадь, протянул сторожу шматок сала.
— Припозднился, — сторож понюхал сало, завернул его в тряпицу.
— Так дорога.
— Теперь, Стась, опасно на базар ездить.
— Это как?
— А так. Слыхал, в Смолах целую семью вырезали?
— Брешешь!
— Так то пес брешет. А я дело говорю.
Крестьянин засунул за голенище кнут, взвалил мешок и тяжело зашагал к прилавкам.
— День добрый, панове.
— День добрый.
— День добрый, — ответили ему.
— Что там, в Смолах?
— Плохо, — отозвался пожилой крестьянин. — Семью Капелюха побили.
— Так за что?
— А ты поезжай в Смолы. От них до нас за ксендзом приезжали. Завтра хоронить будут…
Крестьянин замолчал. Сквозь толпу протискивался патруль. Трое патрульных с красными повязками на руках внимательно и цепко оглядывали военных. Вот подошли к одному из них, начали проверять документы, потом остановили другого и повели с рынка.
В другой стороне базара двое в штатском и женщина с перевязанной головой медленно шли мимо людей, торгующих носильными вещами. Женщина подходила, словно приценивалась, разглядывала пальто, кожухи, платья.
Райотдел милиции. 9 сентября 1944 г. 1.30.
— Такие у нас дела, Токмаков, — сказал Павлов, встал из-за стола и словно растаял. Свет лампы освещал письменный стол, вся остальная комната тонула в темноте.
— Что известно о банде, товарищ подполковник?
— Мало. Состав — четыре-пять стволов. Руководит Андрей Рокита, бывший уголовник, при немцах работал в полиции, был связан с гестапо. Сам родом из Смол. Действуют нахально. Нападают на крестьян, едущих с продуктами на базар.
— А куда они продукты девают?
— Думаю, есть посредник, который меняет их на ценности. Ты понимаешь, Борис, ведь не зря они у зубного врача Шнейдермана золото искали. Им ценности нужны.
— У них есть документы и наша форма. Перейдут границу — и ищи ветра в поле.
Токмаков достал папиросу, закурил, помолчал немного.
— Это точно, Сергей Петрович, значит, продукты они меняют. Надо посмотреть в городе, а вдруг выйдем на перекупщика.
— Смотри. Два дня тебе даю, потом в Смолы. Банду надо ликвидировать как можно скорее. Госпоставки на днях сдавать крестьяне будут. Сало, муку, мясо, картофель. Представляешь, если хоть один обоз попадет к Роките? С нас спросят, с милиции. И за людей, и за поставки.
Деревня Смолы. 9 сентября 1944 г. 10.00.
Бо-м!
Гудит колокол. Голос его несется над селом, над дорогой, над лесом.
По пыльной улице движется похоронная процессия. Впереди идет ксендз. Он смотрит перед собой
