выдержал и пошел прочь из переулка. Панический страх окончательно охватил его, едва он очутился на людной улице. «Бежать, — единственная мысль завладела им. — Не медля ни минуты. Черт с ним, с этим Долматовым, своя шкура дороже!»
Владик поспешно рассчитался в гостинице, сел в первый поезд, который уходил на юг, и благополучно прибыл в Ашхабад. В ночь он перешел границу в месте, хорошо известном ему и по всем приметам счастливом, и на рассвете подошел к посту сержанта Селима Мавджуди.
Сержант встретил Владика с нетерпением, напоминающим волнение любовника.
— Скоро ты вернулся, — сказал он. — Сходил хорошо? — Он с вожделением посмотрел на внутренний карман. Френч у Владика был расстегнут.
— Тебе что за дело? — грубо ответил Владик. — Дай-ка лучше воды. Хоть ополоснусь чуток, а то облип всякой дрянью.
— Вода есть у нас, — благожелательно откликнулся сержант, словно не заметив грубости. — Много воды есть. Недавно три бочки привезли. Хотите, господин Синяев, можете искупаться?
— Что-то ты очень добрый и разговорчивый нынче, — сказал Владик, но снял френч и брюки и кинул одежду на единственную табуретку.
— Мехти! — зычно позвал сержант, и в дежурку не сразу вошел кривоногий солдат в больших, не по ноге, ботинках. — Возьми кувшин и слей господину.
С трудом ступая босыми ногами по раскаленному песку, Владик пошел вслед за ковыляющим солдатом к бочке, стоявшей в тени, но по дороге спохватился и вернулся в дежурку. Произошло то, что он предполагал: сержант Селим Мавджуди рылся в его брюках. Френч он, очевидно, уже успел прощупать. На усатом лице сержанта отражались то надежда, то жестокое разочарование. Он не слышал Владика, подошедшего босиком.
— Ага! — сказал с порога Владик. — Так вот почему ты нынче так любезен, скотина! — Он приблизился к опешившему сержанту и вкатил ему звонкую пощечину. Схватил свою одежду и пошел к двери.
— Стой! — Селим Мавджуди загородил собой вход.
— Прочь с дороги, мразь! — Владик нащупал в кармане браунинг.
Сержант не отступал.
— Врешь! Долмат правду сказал. Где деньги? Где спрятал их, говори! — Сержант застыл на пороге наподобие распятия. Рассерженный вконец, Владик схватил его за плечи и отшвырнул от двери.
Селим Мавджуди упал, стукнувшись грудью о стол. Владик вышел, отряхнулся и не спеша направился к дороге.
Из дежурки выскочил Селим Мавджуди.
— Мехти! Задержать нарушителя! — голос Селима Мавджуди загремел медью.
Маленький солдатик схватил винтовку.
— Стой, стрелять буду! — проговорил он, как заклинание, и в ту же секунду спустил курок.
Это был единственный случай, когда солдат-первогодок Мехти попал в цель.
Владик остановился, повернулся, посмотрел недоумевающе на солдата, опустившегося на одно колено, на сержанта, все еще разъяренного, и рухнул лицом в горячий песок.
В два часа и восемнадцать минут по местному времени Хюгель включил передатчик.
Сообщения, которые он передавал, можно было скорее всего принять за позывные любителей- коротковолновиков, которые уже в те годы начали нащупывать друга друга в эфире.
Все было надежно продумано, и Хюгель мог не тревожиться. Вот только Долматов беспокоил его. Но ни разу в то время, когда Хюгель вел свои передачи, — агентурой это было установлено точно, — Долматова не было на радиоскладе, а дома приемника у него не имелось. Он бывал частенько у Антоновых, но и у них не было ни аппаратов, ни антенны. «Почему же так тянет Долматова к этому дому?» — раздумывал Гельмут Хюгель — доктор искусств, очи и уши фашистской разведки в далекой от Германии, забытой богом стране, единственные достоинства которой — нефть и граница с Советской Россией, достоинства, правда, немалые, почему игра и стоила свеч.
Остановиться на мысли о том, что у Долматова с Асей тривиальный роман, Хюгель не мог, и не только потому, что ему мешало уязвленное мужское самолюбие. Если Долматов разведчик — а Хюгель в этом не сомневался — он — в сражении, а настоящему солдату в бою не до амуров. Что ж тогда? Выведать у Аси о прошлогодней акции на границе, участником которой был и Шахрух Исмаили? Но советским органам об этом известно досконально, да и разведчик, отправляясь сюда, должен был получить полную информацию обо всем. «Он хочет быть рядом с моим домом», — рассудил в конце концов Хюгель, но не очень обеспокоился: дом его был надежной крепостью, охраняемой и запорами, и слугой-курдом, и свирепыми псами.
Секундная стрелка сделала последний круг. Хюгель отправил в эфир свои позывные и начал передавать текст особой важности и потому зашифрованный с особой тщательностью.
«Двадцатого сентября на рассвете — начало операции «Протест». Линию перейдет толпа курдов и узбеков. Хозяева сами заинтересованы в том, чтобы шашлык был с кровью. Гостей ждет горячий прием. Успех гарантирован. Позаботьтесь об огласке. Макс».
Хюгель дождался подтверждения о приеме, выключил передатчик, потянулся и посмотрел в окно. Осенняя тьма залила город, но зоркие глаза Хюгеля все же заметили фигуру, пробиравшуюся к дому, где жили Антоновы.
Час назад звонила мадам Ланжу и условной фразой сообщила, что Долматов спит у себя. В такую позднюю пору он из дому вообще не выходил.
Человек был в белой мусульманской одежде. Он застыл на минуту, и Хюгель вздрогнул от неожиданности, узнав Аскар-Нияза.
Раздался легкий стук: рама ударилась о стену. Тень скользнула в дом.
Хюгель хотел остановить себя, но вспыхнувшее любопытство, и не только профессиональное, было свыше его сил. В мгновение ока взобрался он наверх вслед за Аскар-Ниязом, оперся о подоконник и заглянул внутрь.
Это была студия Алексея Львовича. Аскар-Нияз возился у двери, ведущей из студии в спальню Аси. Хюгель тихонько опустился на пол.
Дверь не поддавалась. Аскар-Нияз отступил от нее на миг и замер, почуяв кого-то. Ярко вспыхнул свет. Хюгель увидел посреди студии разгневанного Алексея Львовича Антонова, а у двери оцепеневшего Аскар-Нияза. В руке у Алексея Львовича был браунинг. Он направил его на Хюгеля.
— Ни с места! — твердо произнес Антонов.
Из вороха мыслей, завертевшихся в его голове, Хюгель выбрал самую важную.
— Простите, — сказал он, — я действую из лучших побуждений. Я заметил, что посторонний забрался к вам в дом, и как сосед я счел своим долгом…
— Руки вверх, — велел Антонов.
Хюгель подчинился.
— Это всего-навсего вы, поручик! — Хюгель посмотрел на Аскар-Нияза и попытался вернуть голосу светский тон. — Боже мой! А я-то думал… Значит, ничего страшного. — Хюгель повернул лицо к Алексею Львовичу. — Я полагаю, господин Антонов, вы напрасно волнуетесь. Молодые люди, то есть поручик и ваша уважаемая дочь, выяснят свои отношения без нашего участия. А нам, очевидно, лучше всего удалиться. Вы не возражаете? — он попятился к выходу.
— Ни с места! — не повышая голоса, повторил Антонов. Он был трезв и весьма решителен. Хюгель понял это и мысленно ругнул себя: выйти из дома без оружия! И вообще — впутаться в такую глупую историю… Такого с ним никогда не случалось. И вдруг весь ужас свершившегося раскрылся перед ним: если разразится скандал, а до этого недалеко, — все пропало. Аскар-Нияз, сын и наследник святого, представитель возмущенных мусульман, пойман в спальне у русской потаскухи ее отцом! Насмарку вся тщательная подготовка, все, что было достигнуто ценой огромных усилий! Мусульмане не пойдут за таким вождем. А он же только что сообщил в Берлин, что успех гарантирован. Нет, воистину никогда нельзя верить азиатам!
Хюгель лихорадочно соображал, забыв, что находится в глупейшем положении: в пижаме и босиком
