— Я готов отвечать на все ваши вопросы, господа, — стараясь придать своему голосу интонацию сдержанной готовности, сказал Пятрас. — Но, господин Скочинский, примите теперь и вы мои комплименты — такая наблюдательность, такой проницательный ум, такая расчетливая смелость…
— Не надо, Клудис, — не без удовольствия махнул рукой Скочинский. — Это просто торжество здравой логики. Смекните сами: я, конечно, с самого вашего появления допускал такую возможность. Окончательно же я убедился в этом на КПП. Но я всегда мог вас прикончить, поэтому я и был с вами откровенен. И вы всегда узнавали от меня ровно столько, чтоб эти сведения устаревали уже к моменту их сообщения.
— Согласен, — хрипло проговорил Пятрас. — Я был связан вами по рукам и ногам.
— Кстати, Пиккериса уже обложили?
— Не думаю… С пограничниками непосредственно мы не контактируем. А пока там, наверху, еще решат… К тому же сейчас уже поздно, ночь. Нет, вряд ли могли успеть.
— Впрочем, это и не важно. Что из того, что этот молодой лейтенантишка знает координаты Яниса Пиккериса? Если он сунется сюда теперь, мы все равно сумеем уйти. Ваш труп будет единственной наградой ему за все старания. Но ведь он не сунется. Насколько я понял, НКВД решило дать нам побегать. Мы — не против. Поэтому еще раз спасибо, господин Клудис, или как вас там зовут — уж не знаю.
— За что же спасибо?
— Да лучшей защиты, нежели вы, и пожелать было нельзя. Однако благодарность — благодарностью, а дело — делом. Вопросы продолжать?
— Пожалуйста, — предложил Пятрас.
— Как вы оказались в НКВД?
Пятрас понимал всю важность своего ответа. Вот когда начинается второй акт.
— Тридцать второй год… — пояснил он. — Кризис… фабрика моя чуть не прогорела. К тому же карточные долги. Бабы, черт бы их побрал.
— Так вы не из СССР? — удивленно спросил Скочинский.
— Конечно же, нет, — горячо воскликнул Пятрас. — Что мне там надо?
— А чем вы можете это доказать?
— Ничем, — развел руками Пятрас. — Здесь и сейчас, разумеется, ничем.
Скочинский снова заходил по комнате.
— Кто этот тип, что так мило лил в корчме слезы, а потом инсценировал кровопролитие на дороге?
— Да ничего он не инсценировал! — вдруг с напускным отчаянием закричал Жмудис. — Его-то за что покрывать позором? Он служил мастером у меня на фабрике, пока не женился на дочери владельца магазина готового платья из Укмерге. Его жене рожать через месяц, а вы о нем… — Пятрас уткнул свое лицо в ладони. — Неужели это не понятно, господин Скочинский?
— К сожалению, непонятно, — прикрикнул на Пятраса его пассажир. — Совсем непонятно. И не до сердечных огорчений и соболезнований сейчас и мне, и вам, и ему, — он указал рукой на Рокаса. — Но молитесь дьяволу, если вы мне только что солгали.
— Лучше солгать дьяволу, чем вам.
— Понимаете, что вы заслужили?
— Да.
— Как бы вы на нашем месте поступили с вами?
Пятрас молчал.
— Ну! — снова прикрикнул Скочинский.
— Убил бы, — притворно-растерянно сказал Жмудис.
— Убить вас было бы очень просто. А я все же теряю с вами время. Не думайте, что это выгодно только для вас. Я хочу понять, можем ли мы быть взаимно полезны друг для друга. Прилично они вам платили? — вдруг остановился он перед Пятрасом.
— Во всяком случае, больше, чем теперь, когда я получаю у них каждый месяц зарплату.
— Как вы на меня вышли?
— Не знаю, — искренне сказал Пятрас. — Об этом вам лучше бы спросить джентльмена из черного «мерседеса».
— Когда меня будут брать?
— А этого и не собирались делать. Пока вполне достаточно было и того, что вы показывали явки.
— Какие?
— Штольц, Плутайтис, прелат, — чистосердечно перечислял Пятрас.
Он действительно мог перечислять их, не боясь выдать товарищей: наверняка все эти бандиты уже арестованы.
— Учти это, Карстен, — обратился к Рокасу Скочинский.
— Вы понимаете, чего мы хотим от вас? — спросил он затем Пятраса.
— Естественно.
— Вы снова будете получать денег больше, нежели ваша нынешняя зарплата. И вы должны остаться в НКВД.
— Господин Скочинский, — решительно возразил Пятрас. — Я понимаю, что моя карта бита. Я понимаю и то, что сохранить жизнь при нынешних обстоятельствах для меня — чудо. Но поверьте — вся эта жизнь мне и так осточертела. И я бы не особенно горевал, если б с нею пришлось мне и расстаться. К чему мне здесь деньги? Что я смогу с ними сделать? Нет. Если уж рисковать, то рисковать до конца. Три года работать на вас я согласен. Три года — и ни минуты больше. А потом вы мне обеспечиваете переход в Германию.
— Сейчас не время торговаться о сроках, — резко прервал его Скочинский. — И никаких собственных требований, Клудис, не будьте глупцом. Здесь не меняльная лавка. Об условиях вашей работы вам, когда надо, расскажет Рокас. Но прежде вы выведете отсюда его и еще кое-кого. Причем сделаете это так же непринужденно, как вы катали по вашей любимой Литве меня. Поймите, если вы не выполните этого первого своего, — он поправился, — первого нашего задания, если с кем-нибудь из ваших новых друзей случится роковая беда, НКВД мигом узнает обо всех пикантных подробностях нашей сегодняшней беседы. И не только о ней. Ясно? А это будет для вас пострашнее, чем исчезновение в дебрях местного лесничества.
Пятрас долго молчал.
— Ладно, — сказал он. — Но мне б не хотелось, чтобы вы обо мне думали плохо. Я не трус…
— А о вас никто и не думает плохо, — вкрадчиво улыбнулся Скочинский. — Могли бы, кажется, догадаться и сами. Впрочем, поразмыслите до утра. А утром решим, как с вами быть. Пока же, Клудис, напишите-ка собственноручное обязательство сотрудничать с нами. Это не помешает. Я скажу вам, что именно следует писать.
Пятрас подошел к столу и сел на стул, пододвинув к себе чернильницу и бумагу.
— Дайте-ка посмотреть, — попросил Скочинский, после того как Жмудис закончил писать под диктовку текст.
Пятрас протянул ему листок с написанным, и Скочинский медленно, не глядя, разорвал его на клочки.
— Вот как нам нужна ваша расписка, Клудис, — улыбнулся он, бросая обрывки бумаги на пол. — Нам и так хватает гарантий. Не думаете же вы, что я валяю дурака, забавляясь с вами. Ведь дело не в Скочинском и не в Клудисе. А в той силе, что стоит за тем и за другим. Именно поэтому так называемый Скочинский и не мог не оказаться победителем.
Оставшись один, Пятрас внезапно почувствовал полное спокойствие. Он сделал все, что мог, дабы ввести врага в заблуждение. Товарищам не придется краснеть за него.
Жмудис проснулся, когда было еще темно, но уже чувствовалось приближение рассвета. Дождь перестал, хотя небо по-прежнему хмурилось. Лес шумел, и в его монотонном шуме было что-то зловещее.
Пахло болотной сыростью, прелыми листьями, хвоей. Где-то за частоколом говорили люди, фыркали
