бессознательном состоянии, и не обращали на него внимания.
Парамон вернулся перед обедом. Ни слова не говоря, сел на свою койку, теребя в руках общую тетрадь и читая из нее наугад.
– Ну что? – Илье не терпелось узнать.
– Все облазал, все простучал, – сказал Парамон, не поднимая глаз. – Надул тебя твой Парикмахер. Нету никакого хода – выдумка это все.
– Ты хорошо смотрел?
Парамон поднял на него глаза, сдвинул густые брови.
– Я все облазал, все отделение переполошил, а ты сомневаешься, – в голосе его прозвучала обида.
– А что же тогда делать? – расстроился Илья.
– Будем ждать Свинцова, – сказал Парамон. – А сейчас мне пописать хочется. Не могу прямо.
После обеда он подсел к тумбочке, достал коротенький карандаш и стал писать и писал до самой глубокой ночи, пока не погасили везде свет.
– Эх, жалко, – сказал Парамон, подняв от тетради голову и цокнув языком. – На самом интересном месте погасили.
Он закрыл тетрадь и лег в постель.
Наутро Парамон отправился за завтраком. Илья ночью спал плохо, поэтому, пока Парамон ходил в столовую, задремал.
– Проснись!
Над Ильей стоял Парамон с тарелкой каши в руке и тряс его за плечо.
– Кровать была на колесиках?!
– Какая кровать?.. – со сна Илья понимал плохо.
– Кровать, которую Парикмахер отодвигал?
– Ну, может, и на колесиках… Какая разница… А хотя да, на колесиках вроде. Ну да, он точно сказал – 'откатил'. Да, так и сказал.
– Ну вот. – Парамон поставил тарелку на тумбочку и в изнеможении опустился на свою койку.-Тогда нашел.
Глаза его сияли радостью.
– Где? – еле слышно выговорил Илья.
– Ты не поверишь, – оживился Парамон, приблизив лицо к Илье. – Меня как молнией треснуло. Она, думаю, она, родимая! И ты знаешь, где выход?!
Илья, впившись глазами в Парамона, молчал. Парамон оглянулся, привстав, приблизил губы к уху Ильи и прошептал:
– В первой палате, в самом углу у окна… Там и плинтуса нет. Судя по всему, там люк и есть.
– Нужно пойти посмотреть, – сказал Илья, спуская ноги на пол.
– Не забудь идиотское лицо, – напомнил Парамон.
Надев тапки, Илья полуприкрыл затуманенные глаза и отпустил челюсть.
– Слюны добавь, – нанес последний штрих Парамон, полюбовавшись, взял его под руку и вывел в коридор.
Илья шел, нетвердо переставляя плохо гнущиеся ноги. Идиотство получалось у него неплохо. За несколько дней осознанной жизни он натренировался, да и Парамон был хорошим педагогом. Парамон говорил, что когда Илья старается, то идиотство у него получается даже лучше, чем когда он был в бессознательном состоянии.
Навстречу им из столовой вывалили больные. Парамон, бережно поддерживая невменяемого Илью, вел его по коридору. Проходя мимо первой палаты, Илья замычал и бросился к зарешеченной двери. Стоявший рядом Чукча ухмыльнулся.
– Скоро будешь там, однако, – сказал он самодовольно, как будто в этом была его заслуга.
Илья приник к решетке. На кровати, стоящей у окна, совершенно голый, с телом могучим, обросшим черными густыми волосами, возлежал бригадир. Он ел руками кашу из железной миски. Пища падала ему на грудь, путалась в волосах… Бригадир рычал от удовольствия и был страшен и омерзителен.
'Господи! – пронеслось в голове у Ильи.-Ведь это под его кроватью'.
Плинтуса там (как и говорил Парамон) не было. Это вполне могла оказаться та самая кровать.
Больной с опухшим лицом, увидев, что кто-то подошел к двери, спустился с кровати и, встав перед Ильей, глядел на него, словно желая что-то сказать. Если бы у него не были такие же, как у Ильи, мутные глаза и отвислый слюнявый подбородок, то Илья и вправду подумал бы, что он хочет что-то выразить словами или спросить.
– Пойдем, Илья, – оттащил его Парамон. – Больше нельзя.
Когда после туалета они вернулись в палату и Илья лег на свою кровать, Парамон тихонько спросил:
– Ну как?
