Я полз, наверное, целую вечность, крысы кидались в стороны, но я стремился дальше и дальше, уже не помня, в ту ли я ползу сторону…
Свеча погасла, будто от дуновения ветра. Теряя сознание, я почувствовал, что кто-то медленно тащит меня волоком по земле. Очнулся я в большой зале, возможно, мне показалось, что она была большая после узкого подземного коридора, горела свеча. Рядом кто-то переговаривался на языке моего отца. Женщина – я успел разглядеть, что это беременная женщина,-натирала мне виски чем-то холодным. Здесь пахло землей так же упоительно приятно, как от отца. Некоторые слова я понимал и стал вмешиваться в разговор. Среди подземных людей были и такие, которые говорили на русском. Так, путая и смешивая два языка, я передал им все, что велела мать.
Было в подземелье человек двадцать, но, возможно, и больше. Они начали спорить между собой. Потом меня положили на кусок материи с колесиками – этакие земляные санки – и бесшумно отвезли на поверхность. Предупредив, чтобы я ни в коем случае никому не рассказывал, что видел в подземелье.
А на следующий день мы видели, как работники милиции оцепили дом, зашли в подвал и занесли туда какие-то баллоны… Через три дня арестовали маму. Больше я ее никогда не видел. Казалось бы, народ, кровь которого течет и в моих жилах, пропал навсегда, как являвшийся в снах отец, которого я видел только один раз наяву.
Меня взяла к себе жить двоюродная тетка матери, смотревшая на жизнь поверхностно и реалистично. Сначала она спросила меня о том, что произошло с мамой. Но, выслушав один раз, больше не возвращалась к этой теме и велела никому этого не рассказывать, посчитав, что я тронулся умом от горя.
Отечественная война застала меня в возрасте одиннадцати лет. Тетушка, у которой я продолжал жить, в том году достигла пенсионного возраста и испугалась ехать в эвакуацию. Тогда, в начале войны, никто не мог предположить, что будет дальше… А дальше была блокада. У нас в квартире умерли все соседи, мы еще держались за счет мешка картошки, который нам перед самой блокадой привез дальний родственник. Но и картошка кончилась. На наши хлебные карточки иждивенцев выделялось мало хлеба.
Умерла тетя тихо и незаметно – просто не проснулась утром. Я тоже не вставал с кровати, дров давно не было и, навалив на себя кучу тряпья, лежал, то погружаясь в сон, то вновь обретая реальность.
В таком угасающем состоянии меня и обнаружили соплеменники отца. Как они разыскали меня в умирающем городе, мне непонятно по сей день. Но они стали приносить для меня еду. Мне остается только догадываться, что это была за еда – вкус у нее был очень непривычный. Потом никогда ничего подобного я не ел. И эти ночные пришельцы спасли меня от голодной смерти. Они появлялись только ночами, и снова, проснувшись утром, мне казалось, что это продолжение того детского сна.
Уже после войны я слышал от многих людей, переживших блокаду, что к ним, лежавшим при смерти, ночами тоже приходили темнолицые люди, разжигали огонь в печи, наливали в миску похлебку и бесшумно исчезали. Скольких еще людей спасли они в ту страшную зиму…
Двадцать лет я ничего не слышал о подземном племени. Но оказалось, что они помнили обо мне. Однажды ночью от них появился посланник…
– Эх, е-о-о, мое! Пьете, падлы!! – Дверь вдруг широко распахнулась, и пьяный здоровенный бугай встал на пороге. – А мне кто нальет! А?!
К своему ужасу, в руках у него Илья увидел топор.
– Это сосед, – спокойно сказал Егор Петрович, не шелохнувшись.
– А мне кто нальет?! – гремел мужик и вдруг засадил острием топора в крышку стоявшей возле двери тумбочки.
Сергей легко соскочил с места и вытолкал мужика за дверь. Не было его несколько секунд, потом в коридоре что-то тяжело упало. И тут же Сергей возвратился. Топор так и остался торчать из полированной поверхности тумбочки.
– Так вот, с тех пор я охранял чудь, – когда Сергей сел на место, продолжал Егор Петрович.-Тридцать лет я приносил им лекарства и… устранял опасные последствия ритуалов…
– Это еще что такое? – спросил Сергей.-Трупы прятал после них?
– Нет, трупы не нужно прятать, – ничуть не обиделся Егор Петрович. – Но есть у них один обряд. Один раз в два года они, выйдя на поверхность земли, должны пронести на руках человека, на которого пал жребий… Но я не имею права говорить об этом. И еще, они должны взять к себе в подземный город того, на кого укажет Атхилоп. А там, под землей… Впрочем, я не могу открывать тайну мистерии. Наверное, не нужно говорить, что они владеют многими кладами и богатствами, спрятанными людьми в земле. И когда человек возвращается из-под земли, моя задача в том, чтобы он забыл виденное. Это важно и для него тоже. Может быть, прежде всего для него.
– И поил их настоем афганской колючки?
– Да, я поил их настоем колючки. Но настой этот не главное. Есть тайные приемы, передаваемые жрецами чуди из поколения в поколение, которые помогают человеку забыть. Люди, побывавшие под землей, забывали; и я со спокойным сердцем отпускал их домой. Так было много лет. Но однажды я проговорился. Я не предполагал, какие могут быть последствия моей откровенности. Я рассказал все своему другу Николаю. Нужно сказать, что у меня никогда не было друзей – он был единственным. Дружили мы со школы, и однажды я разоткровенничался и рассказал все ему. Конечно, он поначалу не поверил. Но я захотел во что бы то ни стало доказать ему. Я устал от гнета тайны, которую нес всю жизнь в одиночку. Казалось, что стоит мне хоть кому-нибудь доказать существование подземного народа, и мне станет легче жить. И я тайно показал ему шествие чуди по улице. Все, с начала до конца. Но мне не стало легче: теперь я знал, что еще кто-то посвящен в эту тайну и в любую минуту может проговориться…
– И ты решил убить его… – встрял с догадкой Сергей.
Лицо Егора Петровича исказило страдание.
– Да, – сказал он. – Тем, что я открыл ему тайну, которую должен был нести один, я обрек его на страшные мучения и смерть. Это моя вина, и я умру с ней. Так и случилось, как я предполагал. Николай любил выпить и часто в пьяном чаду говорил много лишнего, чего не стоило бы говорить… И однажды Николай исчез. Видели его последний раз в пивном баре.
Через три месяца после его исчезновения ко мне пришла женщина и сказала, что мой друг Николай просит меня прийти по указанному адресу. Когда я пришел к нему, то ужаснулся его виду. С тех пор все называли его Струганым, и мне он велел забыть его имя. Тогда от своего друга я впервые услышал о банде
