Моцарта.
– Давай 'Реквием', – согласилась Карина. – Нехай 'Реквием' поет.
Сергей помотался по улицам города, выехал на Невский, попутно сообщая кой-какие исторические сведения. Все глазели в окошки с опущенными стеклами, и хотя их обдувало ветерком – было все равно жарко.
Через некоторое время Сергей сделался настороженным, часто поглядывал в зеркало заднего вида и уже, похоже, начал забывать об экскурсантах, но Карина все время напоминала.
– Ой, а это что?! Ой, а здесь кто жил?!.
Вооруженных патрулей в городе не убавилось. То там, то тут в тени прятались группки в бронежилетах (в такую жарищу!) с автоматами. Стояли они будто бы просто так – от нечего делать, – но видно было, что только ожидают сигнала. Для чего? Зачем так много экипированных людей в жаркий день? Гаишники, окруженные такими же боевыми хлопцами, работали не покладая рук и проверяли документы у всех подряд. Их машине, правда, везло.
– Смотрите, пожар! – вдруг закричала Карина, захлопав в ладоши. – Вот радость-то!
Сразу из четырех окон второго этажа, оттуда, где располагалось отделение коммерческого банка 'Огни столицы', рвались клубы дыма и языки пламени. Горело на редкость хорошо и весело. Пламя вырывалось клубами, как будто кто-то садил из огнемета, и было это жутковатое, но красивое, впечатляющее зрелище. Внизу под окнами собрался народ – полюбоваться.
– Остановись, посмотрим, – попросила Карина. – Ой! Останови, посмотрим, а? Когда еще так повезет!
– Нельзя здесь останавливаться, что характерно. Остановка запрещена, – сказал Сергей, оглядываясь.
И они поехали дальше, на Исаакиевскую площадь. Карина выглядела обиженной. Навстречу им попались три пожарные машины.
– Это как будто банк горел, – заметил наблюдательный Илья.
– Коммерческий банк, – ответил Сергей. – А коммерческие банки беспричинно не горят.
– Басурман! Смотри, Исаакиевский собор! – воскликнула восторженная Карина. – Я про него читала. Огроменный, тяжеленный!..
Она высунула голову в окно.
Вслед за идущей впереди 'девяткой', водитель которой не отрывал от уха трубку радиотелефона (вел одновременно машину и разговор), вывернули на Исаакиевскую площадь и по тесному коридорчику с односторонним движением – между зданием гостиницы 'Астория' и сквериком – поехали к зданию собора. Из динамиков несся 'Реквием', в его звуках город выглядел мрачным и обреченным.
Сергей давно заприметил иностранного производства автомобиль, который 'дышал в затылок'. Его водителю и еще трем сидящим в машине мордоворотам в темных очках и одинаковых бейсбольных кепочках явно не была безразлична его машина, и он это чувствовал…
Истерически взвизгнули шины, Сергей среагировал молниеносно, нажав на тормоз. Выручила мгновенная реакция, не раз спасавшая ему жизнь. Заглядевшись в зеркало заднего вида, он непростительно близко прижался к шедшей впереди 'девятке'. При выезде на заасфальтированный простор площади, прямо перед носом 'девятки', выскочил черный 'БМВ' и замер; водитель 'девятки', все еще не отрывая от уха телефонную трубку, успел затормозить. В следующее мгновение 'дышавшая в затылок' иномарка с мордоворотами, взвизгнув шинами, влетела на тротуар, распугав горстку изумленных иноземцев, и, обойдя автомобиль Сергея, остановилась рядом с зажатой в 'коробочку' 'девяткой'. Широко открылись обе дверцы, мордовороты были уже в черных масках.
– Пригнитесь, быстро! – приказал Сергей, но сделал это только один, остальные завороженно глядели на происходившее всего в девяти метрах от них мероприятие.
У одного из людей в масках в руках оказался автомат, у другого – пистолет. С двух стволов они открыли по 'девятке' шквальный огонь. Поднялся неимоверный грохот. Как видно, патроны киллеры не берегли. В считанные секунды дверцы 'девятки' были изрешечены пулями. Но водитель ее, к изумлению всех, оказался еще живой. Все так же прижимая к уху трубку радиотелефона, он выскочил из машины и, прихрамывая, пытаясь спрятаться за ее корпус от резвых пуль, побежал назад, туда, где стоял автомобиль Сергея.
Лысый и пузатый, протягивая свободную от телефона окровавленную руку, с перекошенным от ужаса лицом, он кособоко торопился к машине Сергея, как будто нарочно попав в такт погребального творения Моцарта. Киллеры, увидевшие, что жертва их убегает, прицельно всадили в него еще с десяток пуль. Белого цвета рубашка на груди мгновенно окрасилась в багровый. Толстяк сделал еще два шага до спасительной машины Сергея, повалился грудью на капот, толстым же лицом своим и перепачканной кровью рукой прижался к ветровому стеклу. Глаза его были широко открыты, словно он внимательно вглядывался в тех, кто сидит в машине, ища знакомое лицо. Было особенно неприятным и жутким то, что лицо его, сильно прижатое к стеклу, деформировалось: изумленно открытый глаз с бровью поползли вверх, нос расплющился и ушел в сторону; как на сюрреалистической картине, размазались губы. Лицо на глазах сидящих в машине зрителей растекалось по стеклу… Так иногда из баловства делают дети, прислонившись лицом с другой стороны стекла, чтобы напугать кого-нибудь. Ну и рожи у них выходят!
Толстяк, постепенно меняясь в лице, медленно сползал вниз. Секунда, две… лицо его изменялось каждое мгновение, вот это уже отвратительная смазанная маска… Еще секунда, еще… Страшная рожа внезапно исчезла с экрана, в воздухе мелькнула рука, и все пропало. Короткометражный фильм ужасов в музыкальном сопровождении 'Реквиема' кончился, словно и не было изрешеченного пулями толстяка, иномарки с киллерами… А иномарки действительно уже не было: она успела умчаться, пока мертвое лицо, как капля воды, стекала по стеклу. И толстяк, неестественно раскинувший руки, лежал туловищем на асфальте, а лысой головой на газоне рядом с трубкой радиотелефона, с которой не расстался до последнего мгновения своей жизни и из которой все еще доносился писклявый женский голос: 'Попсик, Попсик… что там у тебя случилось? Почему ты молчишь?.. Попсик!.. У тебя там музыка играет, ты не один?..'
– Ну что, вроде кончилось? – Сергей, выбравшись из-под руля, распрямил плечи. – Ну, вроде кончилось…
Он был единственный, кто не видел происшедшего убийства. Нагнувшись по своей команде, Сергей так и просидел под рулем, будучи уверенным, что все сделали то же, что и он. И сейчас, оказавшись среди безмолвных, неподвижно смотрящих вперед людей, почувствовал себя не в своей тарелке. Осмотрев
