человека на шконку. Вонь и теснота такая, что армейская казарма сейчас могла показаться райским островом на перекрестке семи ветров. Ужасная сырость, которую усиливало развешенное на веревках белье. Люди измученные, усталые. На Марата смотрят со злостью, как на опасного нахлебника. Понять их можно, и без того народу в камере как сельдей в бочке, а тут еще одного пассажира привели.
Марат лишь понаслышке знал об укладе арестантской жизни. Но был в курсе, что в камере должны были быть смотрящий и его пристяжь. Эта элита тюремного общества должна была занимать места поближе к окну. Так и есть – в дальнем углу стоят шконки – не в три, как везде, а в два яруса. И на каждой по человеку. Всего четыре рыла. Двое из них сплошь в татуировках. Спят и в ус не дуют. А вокруг жужжит вонючий улей, но им дела ни до кого нет. И на новичка ноль внимания. Видать, и они умаялись. Лень плавниками шевелить.
На всех других койках по два-три человека. Один лежит, соседи сидят – ждут своей очереди завалиться на боковую. И на полу под нижними шконками расстелены матрасы. Но даже на этой позорной плацкарте мест нет.
Марат приметил шконку с двумя пассажирами на борту. Два парня лет двадцати пяти. Вроде бы спокойные на вид. Но едва они поняли, что Марат направляется к ним, их лица исказились от злобы.
– Парни, к вам можно? – спросил он.
Молодчики разом вскочили с койки. Один из них довольно сильно толкнул Марата в плечо.
– Можно на кукан! А затем на вокзал… Вали отсюда, пока не распечатали!
– Да я бы с радостью свалил отсюда, – усмехнулся Марат. – Да дверь закрыта. Не выпускают…
– На парашу вали!
– Ребята, зачем так грубо? Я же к вам по-человечески обратился. Ведите себя как люди. Не надо звереть…
Вся камера наблюдала за Маратом. Даже смотрящий и тот проснулся и теперь безучастно следил за развитием событий. Или не хочет вмешиваться, или ждет, когда все разрешится само собой…
Марат уже и рад был отступить. Но нельзя. Если ему сейчас дадут пинка под зад, вся камера признает в нем слабака. А со слабаками здесь не церемонятся. Тогда точно придется спать на параше.
– Ты кто такой, чтобы нам указывать? – вспенился задира.
– Я ваш брат. Брат по несчастью…
– Это у кого несчастье? – захохотал второй грубиян. – У тебя, что ли? Ты что, обиженный?
По камере прошла волна нездорового смеха.
– Ну зачем ты так? – покачал головой Марат. – С тобой по-человечески, а ты как шакал…
– Это кто шакал? – взвыл молодчик.
И без замаха, с бедра, бросил в него кулак. Неплохо поставленный удар, резкий, сильный. И точный. Противник метил кулаком в переносицу. И если бы Марат не успел поставить блок, удар бы достиг цели.
Но блок поставлен. А молодчик еще пока что не видит в нем опасного соперника. И этим нужно успеть воспользоваться.
Брать противника на прием и ломать его хорошо, когда он один, без помощников. А у этого есть компаньон. И он не будет медлить… Марат вынужден был спешить. Поэтому обязан был вырубать противника одним ударом. И бить нужно без подготовки, от положения.
И он ударил свободной от блока рукой. Костяшками пальцев в горло… Сейчас ему некогда было думать, насколько опасным вышел удар. Сейчас он должен был разделаться со вторым молодчиком и тогда уже разбираться – выжил противник или нет.
Пока первый соперник шел на контакт с полом, Марат дотянулся до второго. Рукой схватил его за шкирку, рывком подтянул к себе. И снова короткий резкий удар – опять же костяшками пальцев, но в нос. На этот раз он строго дозировал норму выдачи. Прикрепленный к носовой кости хрящ не должен был вдавиться в головной мозг.
Скорость, с которой Марат расправился со своими противниками, шокировала. И в камере больше не нашлось охотников продолжить испытание на прочность. Смотрящий, правда, уже не лежит, а сидит на шконке. Но на Марата бочку не катит, молчит.
Марат склонился над одним бедолагой, над вторым. Оба живы. Первый пусть приходит в себя самотеком. А второго нужно срочно оживлять. Кровь из разбитого носа хлещет фонтаном, как бы вся не вытекла. Марат снял с дужки кровати далеко не первой свежести полотенце. Толпа молчит. Значит, полотенце принадлежит кому-то из жертв тюремного конфликта.
Молодчик пришел в себя, прижал полотенце к носу. Смотрит на Марата затравленно. Можно не сомневаться, что больше у него не возникнет желания лезть на новичка с кулаками.
И его дружок очнулся тоже. Говорить не может – отбит кадык. Да ему и не нужно говорить. Кому интересно его слушать…
Слушать пришлось смотрящего. Он подозвал к себе Марата, показал на свою койку. Садись, дескать, говорить будем.
– Откуда такой резкий будешь? – спросил «директор хаты».
Лет сорок ему. Видно, что на воле не очень-то жировал. Худой, если не сказать костлявый, нездоровый цвет лица. Плешивая голова. Резко выделяющийся нос, уши, как пельмени. Глаза маленькие, взгляд мутный, неприятный. На груди выколот собор о трех куполах. И на плечах татуировки. Видать, для этого ханурика тюрьма – дом родной.
– Из госпиталя.
– Из больнички?
– Нет, из госпиталя. Из военного… Сюда долечиваться перевели. Типа, курорт…
– Ну да, курорт у нас здесь знатный, – ухмыльнулся смотрящий.
По натуре своей он был недобрым и вредным человеком. Но с Маратом вел себя вполне приемлемо. Может, за целостность своего носа опасался.
– А чего в госпитале был? Болел?
– Да. Болезнь инфекционная была. «Чехи» свинцовым вирусом заразили…
– «Чехи»?! – поморщился смотрящий. – Не люблю «чехов»…
Он задрал майку и показал старый шрам в районе нижнего левого бедра.
– Видал?.. Был у нас на этапе фраерок такой, Алим звали. Старших не уважал… Сейчас уважает. На том свете… Лично на нож поставил. А то, что самого зацепили… Тебя же тоже «чехи» зацепили?
– Зацепили, – кивнул Марат. – Больше года в госпитале валялся. Должен был в Сочи ехать, а приехал сюда…
– Не приехал, а заехал. Командировка у тебя… Не люблю вояк. А «чехов» еще больше не люблю… Эй, баклан, а ну ходь сюда!
Смотрящий подозвал к себе самого борзого из двух молодчиков.
– Шконарь свой защищал? – зловеще спросил он.
Парень хотел что-то сказать, но не смог. Только кивнул.
– А здесь я решаю, кому и где харю свою мять. Человек в первый раз к нам заехал, к тебе подошел. Ты должен был мне сказать. А ты бардак развел. Нехорошо…
Смотрящий с ним не церемонился. Подселил его третьим на шконку верхнего яруса. А Марату отдал его место. На этом разбор и разговор были закончены.
Молодчика с разбитым носом звали Петр. Его смотрящий оставил на своем месте. Так что Марату придется теперь делить с ним койку. Спасибо, что на двоих, а не на троих.
Ему объяснили, как вести себя в камере. И отпустили в свободное плаванье. Пока что он числился на хорошем счету. Но любая оплошность из неписаного «джентльменского набора» могла опустить его до уровня «вокзала», где обитали обиженные – чмошники и парашники. «Петухов» как таковых здесь не было. Как не было и любителей мерзких развлечений.
И вообще, не до развлечений в этом жутком убогом месте. Люди не жили здесь, а выживали. Каждый сам в себе. Каждый сам в своих чаяниях и надеждах. Каждый сам в своих мечтах.
Марат ни о чем не мечтал.
Он профессионал, он умеет многое из того, чего не дано простому человеку. Он знает, как путать следы, как уходить от погони. У него повышенное чутье на опасность. Пусть менты устраивают на него облавы, он по-любому оставит их с носом. И доберется до проклятого Цыганчука, заставит его признаться в совершенном преступлении. И своего работодателя заставит сдать…
Но, увы, нет возможности вырваться на свободу. И статья очень серьезная. Убийство. Он-то никого не убивал, но на револьвере остались его пальчики. И попробуй теперь докажи, что ты не верблюд…
Может, не надо противиться судьбе? Нечесов с радостью воспримет его признание. И даже согласится переквалифицировать событие в убийство из ревности. Плюс к тому направит на обследование в специализированное учреждение. Уж в психушке-то условия будут получше, чем в этом вонючем каменном мешке. А если его признают невменяемым, то по приговору суда оставят на лечение. И через два-три года он выйдет на свободу…
Время в камере тянулось, как сама вечность. Один день здесь смело можно было приравнивать к неделе, проведенной на свободе.
Один день, второй, третий… Прошла неделя, а про Марата, казалось, и забыли. Видно, следователь Нечесов не очень- то желал допросить его… А действительно, зачем ему эти формальности? Марата нашли возле трупа, затем появился пистолет с отпечатками его пальцев. Зачем крутить его на признание, если и так все ясно. Пришьет ему суд лет пятнадцать-двадцать, а то и на пожизненное заключение оформит… Может, в самом деле взять вину на себя? Скажет, что убил Антонину в приступе безумия…
Это был уже девятый день его пребывания в камере. Марат уже и не ждал, что за ним придут. Но и сам пока не просил встречи со следователем. Хотя был близок к этому.
Открылась дверь, показалась постная физиономия вертухая.
– Крушилин, на выход!
Наконец-то… Марат без всяких сожалений покинул камеру.
В тюремном коридоре у него закружилась голова. Казалось, что никогда в жизни он не дышал более чистым и свежим воздухом, какой был здесь…
Его провели в комнату для допросов. Он думал увидеть Нечесова, но в помещении находился совершенно другой человек. Холеный, представительного вида мужчина лет тридцати. Модельная стрижка, строгий костюм с галстуком. На губах искусственная улыбка.
– Ну здравствуйте, Марат Иванович!
Он поднялся со своего места,
