ждал чего-то, что должно вот-вот случиться. Плохого, хорошего? Кто знает!
Я откинулся в кресле, включил телевизор и прощелкал пультом все тридцать программ. Интереса ничто не вызвало. Все-таки напрасно я сегодня запаниковал; скорее всего, с телефонными звонками сегодняшнее происшествие никак не связано. Случайность, пьяный идиот за рулем. Ведь никто никогда не огражден от случайностей; в сущности, все в жизни случайности… Одни случайности… Кофе начинал действовать. Я выключил телевизор, вытянул ноги, положив их на пуфик, и, закрыв глаза, откинул голову назад…
Меня пробудил телефонный звонок. Я встал — остатки сна мгновенно слетели, — бросил взгляд на часы — двенадцать часов. Он всегда звонил в это время, чтобы испортить мне сон, сволочь! Я подошел к телефону, приготовившись к очередной порции оскорблений.
Человек на другом конце провода всегда методично перечислял ругательства, должно быть, переписанные им из словаря синонимов. Всего в списке содержалось двадцать девять наименований, которыми снабжал меня звонивший, я как-то нарочно пересчитал. Причем среди них не было ни одного нецензурного. В контакт он не вступал и на мои словесные выпады никак не реагировал. Как я понял, самым главным для него было, чтобы его выслушали. Если его прерывали до того, как он закончит, он перезванивал снова и снова начинал чтение списка сначала. Поначалу это было странно: «тупица, болван, дуболом, балбес, кретин, негодяй, подонок, дуралей…». Потом мне сделалось смешно, но однажды пришел страх. Что за странный человек читает мне в ухо ругательства, которых я не заслуживаю (ну если и заслуживаю, то уж во всяком случае не все), и не боится, ничего не боится… Я звонил в милицию, номер телефона-автомата засекли…. Ну и все! Больше не было предпринято никаких действий. Угроз в мой адрес не произносилось, как мне сказали в милиции, — «одни безобидные оскорбления». Это для них безобидные, а для меня, может быть, и обидные. Даже мой знакомый начальник отделения милиции Николай Николаевич сказал, чтобы я на это дело плюнул и что здесь скорее вопрос психиатрический. Может быть, он, конечно, и психиатрический, но мне от этого не легче.
Я подошел к телефону и, подождав пятого звонка, снял трубку.
— Ну, — как бы лениво сказал я: мол, мне до фени, что ты там говорить собираешься, — давай.
При первых же оскорблениях я собирался положить трубку на стеклянную поверхность журнального стола — я так делал всегда, как только он начинал зачитывать свой текст.
— Дядя Сережа, это вы? — Я не сразу сообразил, кто говорит. — Я вас не разбудила?
Это была Марина, соседка с верхнего этажа.
— Правильно, что разбудила, а то паршивый сон снился, — сказал я, подавляя зевок.
— Можно я к вам зайду?
— Когда? — не понял я. — Уже двенадцать ночи.
— Да я знаю, но мне очень нужно.
— Что-нибудь случилось, Марина?
— Случилось, — проговорила она шепотом.
Я понял, что она прикрывает рукой трубку.
— Ну тогда, конечно, заходи.
Спросонья я не сразу понял, что голос у Марины встревоженный. Они с матерью жили через два этажа надо мной. Мать Марины — Татьяна Владимировна — работала судьей в прокуратуре и несколько раз приводила меня на закрытые судебные заседания, когда я собирал материал для новой книги. Марине было восемнадцать лет. Закончив школу, она так и не поступила в вуз и годик решила передохнуть. Отдых затянулся еще на год. Мать всячески старалась устроить ее в высшее учебное заведение, но все оказалось бесполезным — любовь Марины к свободе было не преодолеть.
Я открыл на звонок.
— Ну заходи, неформалка. Что случилось?
На девушке был брючный костюм с невероятно клешеными брюками, башмаки на высоченной «платформе». На плече рюкзак весь в наклейках и нашлепках с надписями, одна из них мне особенно нравилась — «Смерть попсе!» — и череп, пробитый здоровенным железным гвоздем. Фиолетовые с оранжевыми вкраплениями волосы были растрепаны, или такая прическа. В ушах поблескивали сережки по три в каждом ухе, хорошо еще в носу не было… Черт поймет это новое поколение! Несмотря на всю эту мишуру, я сразу заметил, что она встревожена и бледна.
— Маму похитили, — сказала Марина, шепотом кладя рюкзак на стул в прихожей.
— Что значит «похитили»? — тоже почему-то перейдя на шепот, спросил я.
Меня вдруг бросило в жар. «Началось», — почему-то пронеслось в голове, хотя что «началось», ответить я бы не смог. Но я будто бы ждал этого… Давно ждал. Уже много лет. Столько, сколько пишу свои романы, в которых с героями происходит черт знает что! Ждал подсознательно и боялся тоже подсознательно.
— Проходи, — проговорил я, проглатывая сухой ком.
Мы прошли в гостиную, Марина уселась за стол, я сел напротив. Некоторое время она молчала, глядя куда-то в сторону. Я тоже молчал, давая девушке время собраться с мыслями.
— У вас курить можно? — спросила она, доставая пачку сигарет.
Я встал, достал из горки хрустальную пепельницу и молча поставил перед ней. Курить у меня, конечно, было нельзя. Сам я бросил лет пятнадцать назад, но я понимал, что сейчас в этой мелочи ей нельзя отказывать.
— Ты успокойся, — проговорил я почему-то взволнованно, — а потом рассказывай.
Меня очень обеспокоило ее сообщение. Пожалуй, я волновался сейчас больше ее.
— Да я спокойна уже, — проговорила Марина, выпуская струйку дыма.
— Так кто маму похитил? — спросил я, внимательно глядя на девушку. Что-то меня настораживало в ее виде, манере поведения… но я не понимал что.
— Черт их знает! Два дядьки каких-то — один лысый, на Шнура похож, второй кучерявый…
— На какого шнура?
— Вы чего, дядя Сережа, Шнура не знаете? — Она сморщила презрительную мину. — Певец клевый… Уж я никак не думала, что вы, писатель, и Шнура не знаете. — Она брезгливо сложила губки, и мне стало вдруг стыдно, что я не знаю какого-то Шнура.
— Да подожди ты про Шнура. — Я придвинулся ближе к столу. — Ты давай все по порядку рассказывай. Какие дядьки, откуда взялись.
— Да я сама не знаю, что за дядьки. В последнее время мама стала нервная какая-то — орет все время. На работе у нее неприятности были, что ли. Она, наверное, догадывалась, что они за ней придут, потому что вчера мне говорит: «Ты, Марина, если что, залезай в тайник и тихо сиди, что бы ни случилось. А потом, когда все утихнет, беги к дяде Сереже с восьмого этажа, он знает, что делать…»
— Я знаю, что делать?! — изумился я. — Откуда?!
— Ну мама так сказала, — пожала плечами девушка. — Я-то при чем.
Она стряхивала пепел в пепельницу, но попадала в нее нечасто, пепел падал на стеклянную поверхность стола. Но это вопреки всему меня не раздражало.
— Но почему ко мне?! — Я недоуменно пожал плечами. — В милицию нужно было звонить.
— Да я звонила, — грустно сказала девушка. — Они уже приезжали — все осмотрели, записали и уехали. Вот я к вам, как мама велела, и пришла. Она сказала, что вы знаете, что дальше делать.
— Да не знаю я ничего. — Это начинало меня раздражать: мало у меня своих заморочек — мне вон роман писать нужно, договор с издателем уже заключен…
Я встал от волнения, но тут же сел. Марина посмотрела на меня внимательно и затушила сигарету в пепельнице.
— Тогда, может, она вам передать не успела, — пожала плечами девушка. — Странно, конечно.
— Чего передать?! Ты расскажи подробно, как все произошло.
— Ну вот я и говорю. Мама велела мне спрятаться в тайник, как все начнется…
— «Все» — это что? — перебил я.
— Да я и сама еще не знала. Но тайника этого я жуть как боюсь. Он у нас за ковром, небольшая такая комнатка. Его если не знаешь, не найдешь. Но я маме-то, конечно, пообещала, что спрячусь в нем, а сама думаю: нет уж, фиг!.. У нас там барабашка живет. Он там храпит и постукивает.
