доиздавать и переиздавать. Согласны вы с такими условиями?
– Согласен.
– Значит, я могу доложить в высших инстанциях, что у нас с вами полная договоренность?
– Можете.
– Теперь наберитесь терпения и ждите.
– Скоро будет двадцать лет, как жду.
– Тем более, потерпите еще пару недель.
Наиболее доверительные отношения в ВААПе у меня сложились с Эллой Петровной Левиной – умной, деловой, энергичной, в прошлом заведующей литературной частью Театра на Таганке. Первая в ВААПе прочитала «Тяжелый песок», участвовала в его рекламе, я давал ей читать и «Детей Арбата». Ситников ее ценил, был с нею откровенен, она знала о моих с ним переговорах, сказала, что Ситников действует через своего воронежского земляка Стукалина – заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС – фигуру крупную, и «если наш генерал (так она называла Ситникова) взялся за это дело, то доведет его до конца».
Элла оказалась права. В начале сентября позвонил Ситников:
– Вопрос решен положительно. Все, как мы договорились. Роман издадут, а мы начинаем его продавать.
– Кто же его будет издавать?
– Издательство вам позвонит. Приготовьте экземпляр, с поправками, о которых мы договорились, чтобы печатали без задержки… Видите, Анатолий Наумович, «заяц шутить не любит».
В Союзе писателей Верченко сообщил мне хмуро:
– Есть распоряжение печатать твой роман, мы это указание передали в «Октябрь» Ананьеву.
– Но ведь разговор как будто шел об издательстве?
– Почему? Обычный порядок – сначала журнал, потом издательство.
На следующий день я был у Ананьева, отвез ему новый вариант рукописи. Он действительно получил указание печатать роман, будет читать.
Встретились мы с ним только 19 ноября. Восторги были те же, что и при чтении первого варианта, но, к сожалению, и выводы те же.
– Знаешь, Толя, – сказал Ананьев, – напечатают твой роман сейчас, не напечатают – не имеет значения: он уже существует и будет существовать. Все фигуры выписаны великолепно и прежде всего – Сталин. Но в Сталине как раз и заключается главная трудность. У нас есть категорическое указание: произведение, в котором упоминаются Ленин, Сталин, другие исторические деятели, даже враг – Троцкий, должно пройти проверку ИМЭЛа. А ИМЭЛ зарубит роман, ты знаешь, какие там люди сидят. В лучшем случае потребуют выбросить Сталина, а без Сталина роман не существует. Я на это не пойду, не позволю, чтобы моими руками зарубили такой роман. А без заключения ИМЭЛа Главлит даже не будет его рассматривать. Вот какой получается заколдованный круг. Из этого круга можно выйти, только если будет решение ЦК о его напечатании. Роман политический, это политическая акция, и от меня ничего не зависит, я имею только телефонный звонок Верченко: «Поработай с автором в пределах разумного». Я ему ответил: «Роман можно печатать только в таком виде или не печатать».
Итак, все возвращается на круги своя.
Поехал к Ситникову, рассказал о встрече с Ананьевым. На сей раз Ситников не был так оживлен, как при последнем нашем телефонном разговоре, где он упомянул про зайца, не любящего шутить.
– Да, – сказал Ситников, – я ощущаю саботирование. ЦК не дает письменных указаний, только по телефону, и указание было ясное – публиковать. Речь шла об отдельном издании, но кто-то, на ходу, перевел дело на журнал.
– Чтобы легче было угробить.
– Допускаю, сопротивление роману нарастает, его придется преодолевать.
– Боюсь, ничего у вас не получится, Василий Романович.
– Почему?
– Далеко зашел процесс, все уже необратимо, упустили момент.
– Какой момент, что вы имеете в виду?
– Момент, когда можно было разделаться со Сталиным.
Он внимательно посмотрел на меня, хорошо понимал, о чем я говорю, но ответил так:
– Между прочим, Анатолий Наумович, из вашего романа вытекает, что «думать» надо было еще шестьдесят лет назад.
– Да, вы правы. Хотя и позже были возможности, при Хрущеве, например, их не использовали. А сейчас… Сейчас перспективы весьма сомнительные.
– Будем надеяться на лучшее. Терпите, придут новые люди, молодые, все изменится.
Я обвел взглядом его кабинет. Он поймал мой взгляд, усмехнулся…
– Анатолий Наумович, здесь со мной вы можете говорить о чем хотите. Я полностью доверяю вам, надеюсь, вы доверяете мне.
– Так вот, Василий Романович… Будем смотреть на вещи трезво: что такое Черненко? Мягко говоря, фигура временная. Но, глядя на него, каждый секретарь обкома думает: «Господи, если
– Поживем – увидим. За откровенность спасибо.
Вечером мне позвонил Ананьев и попросил завтра днем быть в редакции.
Приезжаю. Ананьев объявляет:
– Верченко в отпуске, его замещает Сартаков (маловыразительная личность, которого писатели с насмешкой называли «Сартаков-Щедрин»). Вчера он мне звонит: «Срочно пришлите редакционное заключение, что роман Рыбакова печатать нельзя. Этого требует ЦК». Понимаешь, хотят спрятаться за мою спину. Я такое заключение дать отказался. Он говорит: «Дело ваше, но завтра пришлите ответ на мой запрос». Я всю ночь думал, что ему ответить, и вот утром сочинил такую бумагу… На, читай…
Я прочитал:«Роман „Дети Арбата“ получен не из Союза писателей, а от автора. Роман написан большим мастером литературы. Однако печатание его сложно, так как трактовка образа Сталина не совпадает с существующими точками зрения на эту фигуру. Кроме того, судьбы героев не завершены, автор продолжает свое повествование, поэтому высказывать сейчас какое-либо суждение о романе преждевременно. Роман автору возвращен».
– Ну как? Может быть, что-нибудь тебя не устраивает?
– Отсылай в таком виде. Но ты пишешь, что роман мне возвращен.
Он вынул из ящика стола рукопись:
– Бери. Иначе я буду вынужден сдать ее в ИМЭЛ.
– Нет, уж лучше пусть полежит у меня.
Новый год мы встречали с Таней вдвоем. Ушедший год начался с ареста рукописи на таможне, затем роман обсуждался на закрытом секретариате Союза писателей, читался в ЦК партии, побывал в ВААПе, направлялся для публикации в «Октябрь» и в итоге вернулся опять ко мне, в ящик письменного стола. Что ожидает его в наступающем 85-м году? За удачу «Детей Арбата» мы с Таней и выпили.
31
24 февраля 1985 года состоялись очередные выборы в Верховный Совет. Девяносто девять процентов явки избирателей, покорное единодушие, фальшивое всенародное ликование и прочие атрибуты сталинско-брежневской показухи.
Трагикомическим было появление на экране телевизора руководителя страны Черненко. В палату больницы принесли урну, и Черненко, едва держась на ногах, с бессмысленным выражением лица опустил в нее бюллетень. Взамен речи, которую он физически не мог произнести, Черненко, сделав невероятное усилие, вытянул руку вперед. Передачу тут же оборвали. Секретарь Московского горкома партии Гришин суетился возле Черненко, демонстрируя всему миру, что именно он находится рядом с «вождем» в последние часы его жизни и, следовательно, является законным преемником.
Через две недели, 10 марта, Черненко умер, пробыв на своем посту всего лишь год. 11 марта Генеральным секретарем партии стал Михаил Сергеевич Горбачев. Многие вздохнули с облегчением: не Гришин все же! К тому же молод: Горбачеву было тогда 54 года.
