– Я ваших тонкостей не понимаю, решай: будешь печатать роман или нет?
– Я должен подумать, мы еще вернемся к этому, – уклончиво ответил он.
Итак, Яковлев осторожно зондирует почву, возможно, после нашего утреннего разговора хочет действовать через Баруздина. Но отношение Баруздина к роману, а главное, к Сталину мне известно, нахлебаюсь я с ним.
Тут же разыскал Ананьева:
– Торопись, Толя, один главный редактор журнала уже закидывает удочку насчет романа.
– Кто этот главный редактор?
– Сказать не могу, не имею права. С ним говорил Яковлев, одобрил роман.
– Обманул тебя твой главный редактор. Ничего ему Яковлев не мог сказать, ведь он не читал романа, так ведь? Читал Яковлев твой роман?
– У него спроси.
– И спрашивать не буду. Съезд заканчивается, слышал выступления? Хоть один произнес это имя?
– Какое имя?
– Сталина. Его даже упоминать нельзя – ни за, ни против. А ты хочешь, чтобы твой роман напечатали. Ты знаешь мое отношение к «Детям Арбата». Два года уже, как я с ними разбежался, а меня мордой об стол. Второй раз не хочу.
Получили от машинистки новый вариант романа. Вычитали с Таней. Ошибок полно, надо забеливать, подклеивать, перепечатывать абзацы, страницы…
Отвез рукопись в ЦК Кузнецову, помощнику Яковлева. Он забыл выписать мне пропуск, но охранники, узнав, что я автор «Кортика», связались с ним, пропустили. Кузнецов долго извинялся: думал, я знаю его внутренний телефон, позвоню снизу. Сын бывшего секретаря Ленинградского обкома А. А. Кузнецова, расстрелянного по приказу Сталина в 1950 году по известному «Ленинградскому делу», относился ко мне с симпатией. Красивый брюнет лет сорока, однако глаза типично «псковские» – серые, холодные, смотрят прямо на собеседника. Но и я, как всегда в таких случаях, вперся в него взглядом. Опустить глаза пришлось ему.
Я положил на стол рукопись и письмо Яковлеву, где коротко изложил, что именно я сделал, и повторил, что ни в каких обсуждениях участвовать не буду, его, Яковлева, требования выполнил, этот вариант
Кузнецов прочитал письмо, покачал головой.
– Но ведь сейчас положение в Союзе писателей изменилось, выбрано представительное бюро, так сказать, мозговой центр, теперь сами писатели будут решать судьбу литературы.
– Бюро – это аппаратные игры, Валерий Алексеевич, мертворожденная организация. Власть у тех, у кого на столе правительственный телефон – вертушка, они по-прежнему будут душить литературу. Я свой роман на удушение не отдам, так прямо и скажите Александру Николаевичу.
– Александр Николаевич будет огорчен, он да и все мы считаем, что на съезде многое сдвинуто с места.
– Будут публиковать правду, тогда можно будет говорить о достижениях. Все остальное, простите, болтовня.
– Тут про вас ходит много разговоров, говорят, вы сидели…
Я кивнул на рукопись:
– Прочитайте, все узнаете.
– Обязательно… Говорят, вы воевали…
– Да, в Восьмой гвардейской армии.
– Это та, что была под Сталинградом Шестьдесят второй?
– Та самая.
– А вы знаете, эту армию создал Колпакчи, мой тесть, я женат на его дочери.
– Колпакчи – знаменитый генерал, хорошо воевал. На фронте мы это имя слышали. Жаль, погиб так нелепо.
– Да, авиакатастрофа… Хорошо, Анатолий Наумович, ни о чем не беспокойтесь, все передам Александру Николаевичу – и рукопись, и нашу беседу.
Второй раз Яковлев читать роман не будет, но «по кругу» его не пустит. Скорее всего, передаст Баруздину, скажет, что он от меня требовал, – пусть Баруздин проверит, внес ли я эти поправки, и вообще пусть посмотрит и решит как главный редактор. Мои предположения оправдались частично: Яковлев сказал Баруздину о поправках, но рукописи не переслал – переслать рукопись значило бы дать письменную директиву о публикации. Такой директивы Яковлев давать не хотел, все на словах: обычная цековская манера. 9 августа Баруздин мне позвонил, в тот же день на даче в Переделкине я ему передал рукопись, через неделю он прислал мне свой отзыв. Приведу его заключительные абзацы:
«1. Надо снять письмо Николаева Сталину, дабы версия о причастности Сталина к убийству Кирова не была воспринята как реальный факт.
2. Нужен небольшой, но емкий, оптимистический эпилог романа. Негоже заканчивать роман словами: «Россия зальется кровью».
3. Сталин по-прежнему рисуется как откровенный «злодей», циничный, трусливый, слабый, без конца внутренне спорящий с Лениным, в грош не ставящий своих соратников, неуважительно говорящий о русских и евреях, наконец, как нетерпимый, капризный интриган и т. д. и т. п… Невольно возникает вопрос, как же после смерти Ленина мы под руководством этого «злодея» превратили нищую Россию в развитое государство, победили фашизм и как, наконец, под его же руководством восстановили разрушенную немцами страну?..
Поскольку роман по своему объему для журнала неподъемен, встает вопрос о журнальном варианте объемом 18-20 листов. Автор должен убрать из него все категорические излишества по части образа Сталина».
Мой ответ был коротким: «Понятие „журнальный вариант“ – сомнительно. Если роман поддается сокращению, не теряя смысла и художественных достоинств, его надо сократить и в книге. Если он эти достоинства теряет, его нельзя сокращать ни в журнале, ни в книге. Поработаем, и тогда определится окончательный размер публикации».
Сергей Баруздин был человек писучий, ответил и на это письмо. Привожу из него некоторые строки, показывающие, «откуда растут ноги»:
«…путем сокращения убрать одностороннее, сугубо субъективное изображение Сталина. Зная соображения А. Н. Яковлева из первоисточника, я не убежден, что ты воспользовался всеми его советами. Договоримся так: „Дети Арбата“ прочитают мои товарищи по редакции, соберемся, попытаемся прийти к общему знаменателю».
Заседание редколлегии журнала состоялось 9 сентября 1986 года. Начал, естественно, Баруздин:
– Толя, все, что я тебе писал, то, что будут говорить здесь товарищи, – это личное мнение каждого. Хочешь – принимай, не хочешь – не принимай, ты автор, тебе решать. Единственное, о чем прошу, – учесть требования Яковлева. Мы с ним говорили ровно час о твоем романе. Яковлев сказал: «Если Рыбаков это сделает, я за эту вещь берусь лично, не будет никакого ИМЭЛа, никакой цензуры». Понял? Роман пойдет зеленой улицей. Без этих поправок Яковлев роман не поддержит, тогда начнутся ИМЭЛ, цензура, там роман зарежут. Выбирай.
– Ничего себе – свобода выбора…
– Нам не на кого опираться, кроме Яковлева. Если я ему доложу – все сделано, то мы находимся под охраной секретаря ЦК партии, никто нам не страшен. Ситуацию я тебе изложил, послушаем товарищей.
– Этот роман – эпоха в развитии советской литературы, – сказал Аннинский, – могучая, мощная, шекспировской силы вещь. Какое счастье, что она попала в наш журнал. Ее невозможно сокращать ни в чем. Изъять письмо Николаева недопустимо – рушится конструкция. Сталина трогать нельзя, без Сталина все пропадет. Я решительно за печатание в таком виде.
Взял слово незнакомый мне заведующий отделом очерка Калещук, здоровый такой парень, в редакции
