– Перестань кривляться, Джереми. Сейчас мне нужен просто твой совет. Так что лучше помолчи и выслушай меня, а потом скажешь, что ты думаешь о моей идее.
Он поудобнее устроился в кресле, приготовившись слушать, но озорные огоньки по-прежнему мерцали в его зрачках.
Ранение Дэвида практически означало его отставку с действительной военной службы. Насколько мне было известно, теперь его не могли призвать в армию. Такое было возможно разве что в случае национальной катастрофы. Подобная ситуация вполне меня устраивала. С другой стороны, я вполне отдавала себе отчет в том, что, полностью выздоровев, он вряд ли согласится день-деньской сидеть возле моей юбки. Человек по натуре деятельный, он будет искать себе занятие. В Лондоне, с моей точки зрения, делать ему было нечего, но ведь было еще поместье в Спейхаузе. Артур был пока еще очень мал, а Доуэр- хауз и прилегающие земли плюс три фермы, которые в любом случае принадлежали ему, составляли значительное имение, нуждавшееся в хорошем присмотре. Насколько мне удалось выяснить, кузен Эдгара был старым повесой, который почти не вылезал из Лондона, лишь изредка наезжая в Спейхауз, когда у него становилось туго со средствами. Таким образом, я пришла к выводу, что ему не помешает управляющий имением, который заодно отстаивал бы и интересы Артура.
Моя идея заключалась в том, что мы должны поселиться в Доуэр-хаузе, откуда Дэвид управлял бы той частью владений, что принадлежит Артуру, а возможно, и имением Спейхауза, если, конечно, не будет возражений со стороны владельца. Я имела весьма туманное представление о том, как управлять всем этим, полагая, что главное здесь – следить, чтобы люди должным образом выполняли свои обязанности, а уж Дэвид командовать сумеет – тут сомневаться не приходится. Все эти соображения я подробно изложила Джереми.
Выслушав меня, он первым делом задал вопрос:
– А что сам Прескотт думает по этому поводу? Я смущенно потупилась.
– Видишь ли, я еще ничего не говорила ему. Мне было важно сперва узнать твое мнение.
На лице Джереми появилась сардоническая усмешка.
– Не устаю удивляться тебе, Элизабет, – сухо произнес он. – Хорошо, скажи, что именно тебе от меня надо.
– Ну, перво-наперво узнать у юристов, можем ли мы переехать в Спейхауз и как там обстоят дела с местом управляющего. Не знаю, осуществимо ли мое второе предложение, но они могли бы прекратить выплату мне денежного содержания, поскольку я теперь замужем, и предложить ту же сумму Дэвиду в качестве жалованья. При том условии, конечно, что гарантии выплат на образование и медицинское обслуживание Артура остались бы в неприкосновенности.
– После этого, – продолжала я, – ты мог бы сделать Дэвиду соответствующее предложение на том основании, что имение не управляется как следует, а потому есть резон беспокоиться за финансовое благополучие Артура в дальнейшем. Видишь ли, он не имеет ни малейшего представления о том, насколько богато имение, – заторопилась я, покраснев, поскольку Джереми насмешливо заухал, как филин, – поэтому было бы лучше, если бы он узнал об этом от тебя, а не от меня. А то еще заподозрит, что все это я специально для него устроила.
– А разве это не так? – хохотнул он в последний раз, воздев руки к потолку в притворном отчаянии и покачав головой. – Ох, бедняга, бедняга!.. Даже не подозревает, что ведут его, как быка на заклание. Пляшет под твою дудку, сам того не ведая.
– Ну пожалуйста, Джереми, – взмолилась я, – будь же со мною серьезен. Разве тебе не кажется, что это прекрасный, надежный план?
– Что и говорить, – хмыкнул он, даже не пытаясь скрыть охватившего его веселья, – план просто отличный! Вполне можно надеяться на успех твоего предприятия, и я возьмусь за его осуществление со всей прытью, на которую только способен маленький старый живчик вроде меня. А уж если затея сработает, то со вздохом огромного облегчения помашу вам на прощание, когда вы будете уезжать из Лондона. Вот уж никогда не подумал бы, что есть столь блестящая возможность отделаться от тебя, дорогуша. Наконец-то замаячила перспектива спокойной, счастливой старости!
И Джереми, окончательно придя в хорошее настроение, расхохотался от души.
Я была несколько уязвлена его легкомысленным поведением, но еще больше радовалась тому, что наши отношения вновь вошли в нормальную колею. Чмокнув его на прощание, я поспешила к Дэвиду.
Как оказалось, я не зря начала донимать Джереми своими хлопотами заранее. Через несколько дней Дэвид поднялся с кровати и начал ковылять по дому. Какое-то время казалось, что ему для счастья вполне хватает возни с сыном, который не давал отцу ни минуты покоя. Дэвид шелестел книгами в библиотеке, устраивал свои дела, запущенные за те три года, что он провел вдали от дома. Однако я не могла не заметить, что со временем он все чаще становился понурым и задумчивым, и мне не терпелось выяснить, в чем же причина такой перемены. В конце концов все прояснилось само собой.
Как-то раз я сидела в кабинете у камина с вышиванием на коленях, наслаждаясь домашним уютом, когда Дэвид вернулся из поездки на Уайтхолл. Войдя, он тяжело плюхнулся рядом и уставился в огонь, потом, оторвав взгляд от пламени, обнял меня одной рукой за плечи, а другой повернул мое лицо к себе.
– Знаешь, Элизабет, – тихо проговорил он, – меня начинает тяготить мысль о том, что ты сделала далеко не лучший выбор, выйдя за меня замуж. Полковник с половинным жалованьем – это даже хуже, чем капитан на действительной службе. Я обивал пороги на Уайтхолле в надежде подыскать хоть какую-нибудь службу, но там кишмя кишат ветераны – такие же калеки, как и я. В общем, надежды мало, – со вздохом подытожил Дэвид. – Не знаю, как и сказать тебе, но, боюсь, нам придется уехать. Жизнь здесь становится для меня просто невыносимой.
– Что ты, милый, – улыбнулась я, – вот увидишь, в конце концов что-нибудь подвернется. А если и не подвернется, то невелика беда. Ведь у тебя жена с приданым, богатенький сынок. Чего еще можно желать? Тебе незачем беспокоиться.
Едва вымолвив это, я уже знала, что совершила ошибку. Его глаза стали серыми, и он снял руку с моего плеча.
– Мне требуется гораздо больше, – твердо произнес Дэвид, – прежде всего – иметь собственный дом и быть в нем хозяином.
– Но, любимый, – мой голос ослаб, – какие могут быть в этом сомнения? Все, чем я владею, – и твое
