интересует). Есть, правда, «присутственные», которые получает за посещение заседаний каждый член палаты лордов, однако они не так уж велики (поэтому чем меньше времени я стану проводить в клубе «Дарби и Джоан», тем лучше). Работа на Би-би-си оплачивается довольно скудно, к тому же каждого чека приходится ждать целую вечность. Пожалуй, это все. Теперь рассмотрим пассив. Первым пунктом здесь идут расходы на «распущенную и сластолюбивую жизнь», как выразилась Рут. Пожалуй, здесь удастся кое-что сэкономить, хотя и не хочется. Кроме того, эта стерва требует двести пятьдесят фунтов в месяц! Где взять такие деньги – я понятия не имею. Она, по-видимому, тоже, но ее это как раз меньше всего заботит. Свинья неблагодарная! Я-то у нее ничего никогда не просил. Впрочем, если разобраться, то именно это и может оказаться первоисточником всех наших проблем. Если бы я… А-а, ладно. Что там еще? Так, ремонт харктуэллского поместья. Сухая гниль, жучок-древоточец и прочие неприятности. Предварительная стоимость ремонта – около двух тысяч фунтов. Черт! Встаю и наливаю себе еще джина.
Мысль о том, что приходится думать, как свести концы с концами, в тот самый день, когда я официально сделался обладателем титула лорда, действует угнетающе. Может быть, попробовать написать книгу? Взять аванс под причитающееся авторское вознаграждение и расплатиться с самыми неотложными долгами? Вот только о чем писать? Я еще слишком молод, чтобы предаваться письменным воспоминаниям, хотя о таких, как я, обычно говорят – «ровесник века». Самым очевидным выходом из положения было бы, конечно, продать дом. Продать «Харктуэлл-лодж» – приют первого (и последнего – будем смотреть правде в глаза) лорда Тереби. Нет, это не годится! К тому же я слишком люблю свое поместье, хотя его фундамент, заложенный еще во времена Тюдоров, буквально разваливается на части.
Я долго ломал голову, размышляя над этими проблемами, но так ничего и не придумал. С тем и отправился в кровать. «Можжевеловая меланхолия» – вот как я называю подобное состояние.
Джонсон в Белом доме. Сокрушительная победа. Похоже, эта тварь Голдуотер пришелся янки не по нутру, и я должен сказать, что разделяю их мнение.
Вечер, и я отправляюсь на «вечеринку», о которой упоминал вчера Томми Д. Бумажку с адресом, которую он всучил мне с этой своей сальной улыбочкой, я обнаружил в кармане. На бумажке только адрес (в Сохо) и имя – Гарри Старкс. Это имя абсолютно ничего мне не говорит. Впрочем, в нем есть что-то еврейское. Ничего удивительного – у Тома всегда хватало странных знакомых.
Я на месте только около половины одиннадцатого. Светловолосый юноша (вероятно, слуга или помощник) ведет меня в просторную гостиную, заставленную самой разнокалиберной мебелью. К дымоходу пристроен кошмарный каменный камин, в смежную стену вмонтирован модерновый бар с зеркалами и стеклами, однако, если не считать этого, комната не слишком изуродована. Среди мебели попадаются вполне достойные образцы, которые, как не трудно догадаться, достались новому владельцу вместе с домом. Все остальное – самый настоящий хлам. Кубки, медали, плакаты и афиши со скачек и боксерских состязаний, восточные и африканские сувениры, безвкусные фарфоровые статуэтки и множество фотографий в позолоченных рамках. На снимках один и тот же крепко сбитый субъект с напомаженными и зачесанными назад волосами позирует с самыми разными людьми, которых теперь, кажется, принято называть «деятелями шоу-бизнеса». «Деятели» профессионально улыбаются в объектив, но мужчина рядом, который, как я догадался, и является хозяином дома, держится не менее уверенно. Его взгляд кажется прямым, вызывающим и в то же время слегка настороженным, словно он испытывает легкий иррациональный страх перед волшебством фотографии – или же боится быть кем-то узнанным. Среди мишурного блеска обстановки человек на снимках выглядит немного потерянным и одиноким, словно он жаждал, искал чего-то большего, но так и не смог найти.
Светловолосый юноша принес мне бокал джина с тоником. Отпив глоток, я огляделся по сторонам. Ну и сборище! Первыми мне бросились в глаза несколько мужчин с жесткими, слегка деформированными лицами, похожие на бывших боксеров или вышибал. Несколько крикливо и вульгарно одетых типов, какой-то человек, которого я, кажется, видел по телевизору, пара-тройка каких-то мрачных субъектов и очень много молодых людей, почти мальчиков. Где-то в углу мелькнул и белый воротничок священника.
Потом я увидел нашего хозяина, который как раз разговаривал с Томом Драйбергом. В жизни он выглядел еще внушительнее, чем на фотографиях. Его костюм с Сэвил-Роу (темно-синий в узкую белую полоску, как у меня) придавал ему вид свирепого благородства.
Том перехватил мой взгляд и поманил меня рукой.
– Гарри, – сказал он, обращаясь к мужчине, – позволь представить тебя лорду Тереби.
Сросшиеся на переносице брови Гарри приподнялись, как одна. Я видел, что он потрясен до глубины души. Очевидно, принял меня за чистокровного аристократа, а не за пожизненного пэра, которого «выгнали с повышением», как я это называю. Нет, определенно существует какая-то общность между выходцами из низших слоев общества и подонками высших. Я думаю, главной объединяющей силой выступает здесь ненависть и неприятие средних классов.
Он протянул руку, унизанную массивными перстнями, с большими золотыми часами на запястье.
– Для меня это большая честь, ваша светлость.
Я улыбнулся. Впервые после официальной церемонии ко мне обращались соответственно моему титулу.
– Зовите меня просто Тедди, – сказал я, пожимая его крепкую руку.
– А меня – Гарри. – Он тоже улыбнулся, и я понял, что мы поладим.
– Гарри ведет большую благотворительную работу в Ист-Энде, – подсказал Том.
– В самом деле?
Гарри пожал плечами:
– Спортивные клубы для мальчиков и всякое такое. Ничего особенного.
Вероятно, для него это своего рода принцип наподобие
Пока мы разговаривали, двое юношей устанавливали в конце комнаты кинопроектор и экран. Один из боксеров, приняв на себя роль мажордома, командовал молодыми людьми и помогал гостям рассаживаться, то и дело поглядывая на Гарри, который, казалось, руководил всем, хотя за это время наша беседа не прервалась ни на минуту.
– Прошу вас, Тедди, – сказал Гарри и, подмигнув, вежливо взял меня под локоть и повел к ближайшему стулу. – Садитесь. Сейчас начнется культурная программа.
Гости расселись, и свет в гостиной погас. Фильм состоял из серии коротких эпизодов, не связанных друг с другом сценок почти невинного разврата. В них мне чудилось что-то старомодное, классическое, чуть не античное. Все происходившее на экране напоминало скорее салонный фарс, чем ту современную порнографию, которую выдают у нас за искусство. Фильм был сделан так, что эротичной казалась не только нагота, но и одежда. Костюм был так же важен, как и его отсутствие. Хозяин и лакей были запечатлены в обстановке золотого века эдвардианского романтизма, включая французские окна и шезлонги. В возне отпущенных в увольнительную матросов игры было больше, чем брутальности. Даже сцены с участием «кожаных мальчиков» – несмотря на кнуты, цепи и умеренный садизм – казались наивно-милыми, выполненными почти что в стиле детского
Зрители реагировали на происходящее на экране восхищенными вздохами и произнесенными вполголоса одобрительными комментариями, однако вскоре к этим звукам прибавились и другие, из коих следовало, что демонстрация фильма являлась своего рода прелюдией к главному блюду. Пользуясь темнотой, зрители начали потихоньку перещупываться. Потом пленка с шелестом закончилась и двое молодых людей начали не торопясь раздевать друг друга на фоне экрана, который представлял собой теперь яркий белый прямоугольник. Луч кинопроектора падал на их ладные, тугие тела, подчеркивая форму и движение игрой света и теней. Белая плоть резко выделялась на фоне угольно-черной тени. В конце один из юношей опустился на колени, чтобы взять в рот член другого.
Гарри щедрой рукой распределял юношей среди гостей. Каждый из молодых людей либо обслуживал кого-то, либо сам становился объектом страсти. Один из гостей-бизнесменов уже стоял на коленях перед мажордомом с переломанным носом. Часть приглашенных, правда, предпочла оставаться просто зрителями,
