собственности на средства производства, то чему же соответствует диктатура пролетариата? С отсутствием эксплуатации больше нет пролетариата, нет и враждующих классов, для чего же нужна диктатура?
Подобные идеологические вопросы возникают в режиме, установленном большевиками.
Как же на них отвечают советские люди? СССР — государство рабочих и крестьян; сохраняются отличающиеся друг от друга, но уже не враждующие между собой классы. Коммунистическая партия объединяет наиболее активных граждан, ее можно сравнить со школьным учителем. Становится вполне понятной идеология коммунистической партии, передового отряда рабочих и крестьян, учителя всего советского народа.
И все же остается трудность, связанная с отправной точкой: если единственная причина существования государства — это эксплуатация одного класса другим, зачем же нужно государство с того момента, когда антагонистических классов нет, и почему оно постоянно стремится стать сильнее и сильнее?
Незадолго до смерти Сталин дал ответ на этот вопрос. Он сказал: государству, прежде чем оно исчезнет, надлежит укрепляться. С диалектической точки зрения — удовлетворительный ответ: перед тем как разрушиться и исчезнуть, государство, так сказать, достигнет совершенства. СССР все более укрепляется, ведь его окружают капиталистические государства. Нужна все более сильная держава, потому что социализм еще не стал всемирным. Но тем самым напрашивается вывод: учение, согласно которому государство — только орудие для эксплуатации одного класса другим, неверно. Государство необходимо, пока человечество не станет единым. Пока не возникнет всемирная держава, отдельные государства будут призваны руководить отдельными сообществами.
Вторая сталинская формулировка была удивительной: классовая борьба усиливается по мере построения социализма. Удивительной, потому что перед нами полный логический бред. Классы были определены через свое отношение к средствам производства: для наличия враждующих классов требуется класс, завладевший средствами производства. В советском обществе больше нет частной собственности на средства производства, и единственная собственность, которая не является общественной (не считая приусадебных участков) — собственность колхозная, то есть кооперативная. Но даже под воздействием сталинского бреда нельзя говорить, будто классовая борьба — это борьба советского общества против кооперативной собственности колхозов. Для усиления классовой борьбы нужны, во-первых, классы, а во- вторых — оторванность классов от средств производства. Еще сохраняется, очевидно, точка зрения, что враги — это уцелевшие представители прежних классов — помещики, банкиры, купцы, предприниматели. Но ведь у классов, составлявших меньшинство общества, с утратой собственности и богатства не остается никакого могущества. Спрашивается, каким образом, через тридцать лет после революции, бывшие (раз нет частных банков) банкиры могли вновь стать врагами, с которыми должно бороться Советское государство.
Обострение классовой борьбы по мере построения социализма может означать или борьбу против уцелевших представителей прежних классов, что нелепо, или же борьбу против классов, возникших внутри общества с коллективной собственностью, что тоже нелепо, так как по марксистскому учению при коллективной собственности на средства производства классов быть не может.
Угадывается, правда, наличие в обществе каких-то иных учений и идеологий. В СССР правители и управляемые — такие же люди, как и все прочие, стоит лишь оторваться от ритуальных формулировок. Им известно, что формулировки не несут никакого конкретного смысла, и они прибегают к нескольким полуподпольным тезисам. Согласно одному из них, важно создать совершенно новое общество, нового — социалистического — человека. Сохранение абсолютной власти партии обусловлено не уцелевшими элементами прежних привилегированных классов и даже не внешней угрозой, а требованиями воспитания. Наделенный властью учитель необходим, чтобы создать общество, соответствующее социалистическому идеалу, и человека, соответствующего ценностям социализма.
Четкую идеологическую основу режима создать не удается из-за заблуждений теории, на которую опираются большевики.
В области экономики советские люди проделали огромную работу, не имеющую, однако, ничего общего с исходным представлением Маркса о социализме. По Марксу, социализм должен стать преемником капитализма, усвоить его достижения и сделать всеобщим достоянием блага, создаваемые производительными силами. Советские люди открыли метод индустриализации, у которого есть как преимущества, так и недостатки; он может быть более совершенен, чем индустриализация на Западе, но не имеет ничего общего с изначальным представлением Маркса о роли социализма.
В политической области расхождение между тем, что хотели и что смогли сделать большевики, еще разительнее. Они исходили из идеи о временной диктатуре во имя конечной анархии. Что же они совершили? Они открыли систему, у которой есть свои преимущества и недостатки, и современный способ удержания абсолютной власти; они создали государство, которому не угрожает паралич из-за раздоров между гражданами и между партиями.
Сами того не желая, большевики опровергли собственную теорию, согласно которой социализм — это наследник капитализма, и не может установиться до определенного уровня развития производительных сил, и иначе, чем наследник капитализма. Поразительнейшим образом они продемонстрировали, что тип государства, который они называют социалистическим, может сформироваться на любой стадии экономического развития, лишь бы власть оказалась в руках марксистско-ленинской партии. Революция такого типа более или менее вероятна в зависимости от экономических обстоятельств, но возможна она повсюду. Они создали государство, опирающееся на единую партию, оставляющую за собой исключительное право на идеологию и на политическую деятельность, — то есть тип государства, неведомый марксистам до 1917 года и который большевики тоже никак не могли предвидеть. Распространенное выражение: «Люди творят свою историю, но не понимают историю, которую творят» — без всякого сомнения применимо к ученикам самого Маркса. Все плохое и хорошее, что сотворили большевики, не соответствует их исходным представлениям о том, что следовало или хотелось сотворить.
Теперь понятно расхождение между конституционными фикциями и действительностью. Большевикам все еще не удалось полностью примирить свое учение, остающееся по направленности и целям демократическим, с практикой однопартийного государства, порожденного обстоятельствами. Ошибочно предположение, будто конституционные фикции лишены смысла, что они всего лишь примитивные уловки или потемкинские деревни. Пока провозглашается во всеуслышание верность демократической конституции, есть надежда, что в режиме могут произойти демократические перемены. Провозглашая верность демократии, государство заявляет об одной из возможных конечных целей своего развития.
На деле, однако, расхождение между официальной идеологией и практикой при этом режиме сильнее, чем при любом другом, а полуофициальные идеологические схемы, например, возвеличивание роли партии в создании промышленности, оказываются ближе к действительности.
Теперь рассмотрим партию. Вначале мы вновь сталкиваемся все с тем же явлением: у партии есть устав, который, однако, не играет в ее жизни особой роли. Как Конституция расходится с практикой, так и партийный устав чрезвычайно далек от реальной жизни.
XIX съезд — это съезд обожествления Сталина, Генерального секретаря ЦК. Ораторы один за другим поют хвалу железному человеку, восторгаясь его гениальностью. Затем — XX съезд, и новый Генеральный секретарь произносит знаменитую речь, ставшую известной на Западе. Тот, кто на XIX съезде воспевал Сталина, курил ему фимиам, теперь выступает с разоблачениями множества преступлений, совершенных во время царствования Сталина. Новая версия происходившего столь же далека от истины, как и предыдущая. В выступлении Хрущева на XX съезде есть и правда — некоторые факты нам уже были известны, однако есть и суждения, которые представляются нам ложными, поскольку противоречат рассказам очевидцев (например — оценка роли Сталина в годы войны). На обоих съездах речи произносились по одному и тому же образцу, награждались одними и теми же аплодисментами. Выступали одни и те же, одни и те же аплодировали, только ораторы говорили иначе, но диаметрально противоположные высказывания покрывали одинаково восторженные аплодисменты.
Как же обстоят дела в партии? В этой связи возникает три вопроса.
Первый: о выборах. Штаб ли партии назначает тех, кто приходит на съезд, чтобы аплодировать ораторам, или же делегатов избирают рядовые партийцы? Короче, кто назначает тех, кому предстоит
