слова «свобода» различен по разные стороны «железного занавеса». Верно только, что до сих пор все свободы никогда не гарантировались одновременно всем гражданам. Каждый теоретик поет хвалу своим взглядам, выделяя то, что дает его режим и в чем отказывает другой. Подобные споры о достоинствах и недостатках режимов понятны и уместны.
Возможна ли философская концепция свободы, которая оправдала бы выбор в пользу определенного режима — в частности, режима с единовластной партией? Не думаю. Философы охотно объясняют, что высшая свобода сливается с разумом. Став разумным, человек поднимается над конкретикой и достигает некоей всеобщности. Но, как сказали Кант и Огюст Конт, такое воспитание разума непременно проходит через подчинение труду и закону, и оно обязательно везде и всегда.
Лично мне не кажется, что в индустриальных обществах есть режим, который и в самом деле создает нового человека. Будучи обществами наслаждения, индустриальные общества не могут не пробуждать у граждан индивидуальных интересов и, как сказали бы моралисты прошлого, эгоизма. Ограничению доходов членов коммунистической партии был быстро положен конец. Ленин вначале ввел правило, согласно которому аристократ режима — член коммунистической партии — не имел права получать заработную плату выше рабочего. Но иерархия заработной платы была восстановлена, поскольку неравенство в вознаграждении за труд было сочтено технически необходимым для функционирования промышленной экономики. Можно ли предположить, что режим с единовластной партией создает нового человека благодаря своей идеологии? Мне кажется, подобные режимы окажутся не в состоянии пропагандировать материалистическую веру так, чтобы устранить религии.
Будет ли этот гипотетический «новый человек» (не имеющий права уподобиться в эгоизме своему ближнему из буржуазных стран) новым в силу того, что принимает государственное учение? Такое принятие — постоянное и всестороннее — в конечном счете невозможно. Привлекательность учения, вызываемый им энтузиазм объясняются надеждами активистов. А если учение стало оправданием государственной практики, то несовпадение грандиозных ожиданий и действительности хоть и не принуждает к отказу от учения (можно полагать, что среди всех возможных режимов данный является наилучшим), но подтачивает веру в него. Человек, порожденный коммунистическим режимом, — не цельное существо, слившееся с определенным верованием и определенным обществом, а двойственная натура, он приемлет общие принципы с большей или меньшей убежденностью, зная, что можно, а что нельзя говорить с учетом реального положения дел. Это человек человечный, принадлежащий к индустриальным обществам, оснащенный учением, по отношению к которому он испытывает то скептицизм, то фанатизм.
Вот почему я не думаю, что противопоставление друг другу двух типов режима означает противопоставление двух идей, коренным образом отличных. Нет оснований предполагать, что современный мир раздирается двумя идеологиями, обреченными на постоянную борьбу. Можно попытаться установить различие между очевидными недостатками конституционно-плюралистических режимов и сущностным несовершенством режимов с единовластной партией. Но в некоторых обстоятельствах несовершенный по сути своей режим предпочтительнее режима, несовершенного в частностях. Иначе говоря, возможно, режимы и не сопоставимы с точки зрения их ценности, но это не дает научных или философских оснований диктовать действия, необходимые в какой-то данный момент. У политиков довольно причин, чтобы утверждать: нет истины, соотносимой с действием. Однако это не означает, будто философы не правы, напоминая, что режим, в котором царит мир, лучше режима, основанного на насилии.
XIX. Об исторических схемах
Конституционный режим как таковой предпочтительнее режима с единовластной партией, если только отдавать предпочтение свободе дискуссий, миру, а не насилию и войне. Тезис этот приводит, как я пытался показать, к выводу, что у режима с единовластной партией нет вообще собственных функций — даже создания нового человека или завоевания истинной свободы. В заключение мне хотелось бы остановиться на исторических схемах, дающих возможность рассмотреть в перспективе различные типы режимов. Я буду анализировать четыре основные схемы. Первая (и самая модная ныне) описывает одностороннюю эволюцию по направлению к какому-то данному режиму. Она основана на понятии прогресса, венцом которого для марксистов становится режим советского типа, а для западных демократов — режим, сравнимый с западными. По мнению советских специалистов, будущее принадлежит коммунизму. Западные специалисты (и подчас даже западные марксисты, вроде Исаака Дойчера) считают, что по мере развития производительных сил и накопления капитала политические режимы приблизятся к западной модели. На мой взгляд, истинность этих двух тезисов не доказана.
Режим с единовластной партией может в каких-то обстоятельствах быть необходимым — например, для создания основ промышленности, но нельзя полагать, что он универсален. Все те функции, которые декларируются как присущие только ему, есть и у режимов другого типа.
Первая функция, о специфике которой охотно говорят, — первоначальное развитие производительных сил. Как известно, Маркс считал, что эту задачу выполняет капитализм. Опыт доказывает: накопление капитала и индустриализация осуществимы и вне капитализма.
Вторая функция — устранение классов, создание однородного общества. Если допустить, что классы существуют только при наличии частной собственности на средства производства, что классы отмирают, как только она исчезает, то соответственно для устранения классов необходима ликвидация частной собственности. Но такое утверждение, строго говоря, тавтологично, раз оно вытекает из самого определения. Приняв обычный смысл понятий «класс» или «разнородность», мы видим, что отмена частной собственности на средства производства оставляет нетронутыми значительные различия в образе жизни социальных групп. Общество, где образ жизни, образ мыслей для всех одинаковы, — цель, достижимая и в режимах с частной собственностью, и в режимах с единовластной партией. Основное условие — развитие средств производства, но можно сказать, что необходимое условие заключается и в экономике изобилия, к которой режим западного типа приводит не менее успешно, чем режим восточного типа.
И последнее. Пролетариат — и только он — мог бы, в историческом плане, создать бесклассовое общество. Подобная аргументация кажется мне лишенной какой бы то ни было ценности уже потому, что в обществах советского типа пролетариат эту функцию не выполняет. Она отведена его представителю — партии. Значит, следовало бы доказать, что функции партии универсальны, но и тогда мы вновь стоим перед необходимостью доказать, что для достижения венца исторического развития требуется режим с единовластной партией.
Предположим, мы достигли того, что называют конечным состоянием однородного общества. Будет ли политика иметь какой-то смысл в однородном обществе и в обществе изобилия? Во всяком случае, для отмирания политики потребовалось бы, чтобы оставалось только одно, всемирное государство — а не множество сообществ. Но в едином сообществе, вероятно, сохранится соперничество из-за тех благ, которые не могут доставаться сразу всем, например — главенствующего положения в руководстве государственными делами. Продолжалась бы, надо полагать, и борьба за руководящие позиции, за власть, за славу. В однородном обществе политика в большей степени уподоблялась бы той, что свойственна конституционным, а не единовластным режимам, поскольку политика мира, как мне кажется, предпочтительнее политики насилия и выглядит более естественной в спокойное время.
Что касается другого тезиса, в соответствии с которым наследницей единовластной партии станет конституционность, то он исходит из необыкновенно оптимистического предположения: одна и та же политическая надстройка должна быть присущей всем индустриальным обществам, и в условиях индустриальной цивилизации ей соответствует один — и только один — режим. Я считаю этот тезис необоснованным. У политических режимов индустриальных обществ будут какие-то общие черты: расширение административной сферы, рост бюрократии, — но чего ради все индустриальные общества должны выбирать между крайней бюрократической централизацией советского типа — и крайним плюрализмом автономных сил западного типа?
Оставим в стороне оба варианта односторонней эволюции и рассмотрим еще одну схему, близкую социологии Макса Вебера.
Каждая разновидность экономики, каждый тип экономического развития более или менее
